Участь свою не выбирали

После выхода из окружения Н.С. Локтионова вызвали на КП дивизии. Там его направили к начальнику штаба генерал-майору Шмыго. В его землянке Локтионов доложил о боях под Левошкино и о выходе из окружения. Кто еще находился в землянке он не видел – было темно. После его доклада из угла вдруг поднялся комдив Заигольев, подошел к нему и с досадой сказал: "Лучше бы ты погиб, а не Вербии!"

Эти слова, обращенные к человеку, чудом избежавшему смерти, требуют пояснения. Комдив Заиюльев, по рассказам хорошо его знавших однополчан, был человеком своеобразным. Он не любил штабистов всех рангов и игнорировал свой штаб. Мог неделями не разговаривать с начальником штаба дивизии, часто отменял его приказы. Это, конечно, не способствовало успеху боевых действий дивизии и было вызвало предельным самолюбием и недальновидностью комдива. Звание Героя Советского Союза Заиюльев получил в боях на озере Хасан, будучи командиром батальона. Недостаток военного образования восполнял личной храбростью. С началом боя он уходил в полки, батальоны на самые ответственные и тяжелые участки. Здесь главными качествами командира считались самообладание и бесстрашие, а он имел их в избытке и чувствовал себя в своей стихии. Его присутствие поднимало боевой дух солдат и командиров, способствовало выполнению поставленной перед полком или батальоном задачи. Однако остальные полки дивизии оставались в это время без управления со стороны комдива.

Гвардии майор Вербин был опытным и умелым командиром. Заиюльев понимал, что его гибель – большая потеря для дивизии. Возможно, он чувствовал, что и сам во многом виноват в случившемся. В его словах, обращенных к Н.С. Локтионову, слились вместе и боль утраты, и горечь от неудачного наступления, и презрение к "штабистам", одним из которых был начальник штаба 107-го СП.

"Еще хочу написать о встрече с Заиюльевым в 1945 году в Москве,- заканчивает свой рассказ Н.С.Локтионов.- Тогда он уже был в звании генерала. Мы случайно увидели друг друга на улице. Он интересовался судьбой дивизии, а потом спросил у меня, почему мало наград. Значит, не заслужил, отшутился я, воевал не за награды! В ответ он сказал, что недостаточно хорошо относился к людям, мало награждал. Это еще один штрих его характера".

У артиллеристов нашего дивизиона после боев под Горбами и Левошкино орденов и медалей не добавилось. "Но для тех, кто уцелел, сама жизнь разве не была бесценной наградой!" – невольно думаю сейчас, когда пишу эти строки.

Последний бой

В конце января пришел приказ: двигаться к Старой Руссе. Когда во время похода дивизион растянулся по заснеженному полю почти на полкилометра, в нашем расположении стали рваться снаряды. День был ясный, солнечный. На немецкой стороне мы увидели два едва заметных аэростата. Однако немецкие наблюдатели, наверное, плохо видели разрывы. А может быть, учитывая возможность близкого окружения, приберегли снаряды для более трудного времени. Скоро обстрел прекратился, не принеся нам никакого вреда.

…Передовая под Старой Руссой проходила по сосновому лесу. Таких высоких и стройных сосен я нигде еще не встречал. В районе наших НИ неожиданно увидел Мартынова… высоко-высоко па сосне, почти на ее вершине. Дерево оказалось таким высоким, что надо было иметь большое мужество на него залезть.

Я с трудом дошел до НП. Каждые 300-400 метров приходилось искать пенек, чтобы присесть, а иногда прислониться к дереву, пока утихнет сильнейшая колющая боль под левой лопаткой. Что со мной – я не знал, к врачу не обращался. Очевидно, сказалось, что после ранения сразу попал на фронт, не успев восстановить силы, и сейчас, после многих месяцев постоянного нервного и физического напряжения, они были на исходе. А может, причиной была бессонная ночь: над нашим блиндажом то и дело свистели тяжелые снаряды, разрываясь поблизости и тяжело сотрясая землю.

На этот раз я решил "привязать" НП с помощью стереотрубы – иначе определить точное местоположение мартыновской сосны было невозможно. Поэтому со мной пошли все красноармейцы моего небольшого взвода: Захаров, Рыбаков, Негин, Суриков и Кувалдин. Рыбаков нес уложенную в футляр стереотрубу, Негин – треногу к ней в брезентовом чехле, а Суриков- планшет и рейку для измерения расстояний.

Моим помощникам, за исключением двадцатилетнего Сурикова, было под сорок. Все они были вятичами и до войны имели самые "мирные" профессии. Захаров "на гражданке" работал учителем математики, Рыбаков – завмагом, Негин – бухгалтером, Кувалдин – портным. Несмотря на то что каждый из них был почти вдвое старше меня, у нас установились теплые товарищеские отношения. Я старался не подвергать бойцов опасностям – когда требовалось пойти на НП и при этом не нужно было брать прибор, всегда ходил один. А когда был свободен, вместе со всеми участвовал в строительстве блиндажей. И красноармейцы отвечали заботой за заботу. Делились, когда прижимало, последним куском хлеба. Помню, в трудные времена, когда из-за оттепели на много дней прекратился подвоз продуктов, ко мне с котелком в руке подошел Кувалдин.

– Товарищ младший лейтенант! – сказал он.- Мы вот очистки картофеля под снегом нашли и сварили. Это – ваше…

Придя на НП к Мартынову, мы долго искали поблизости какие-нибудь ориентиры, но их не оказалось. Только к вечеру удалось точно установить на карте, где находится пересечение двух просек, расположенное примерно в полутора километрах от НП. Отсюда и начали привязку. Перед тем как стало темнеть, я нанес на планшет и карту Мартынова по маленькому треугольнику, обозначавшему место наблюдательного пункта.

Наступление под Старой Руссой началось утром 23 февраля. Заурчали "катюши" – они всегда первыми открывали артподготовку. К ним присоединились орудия нашего полка и поддерживающая дивизию тяжелая артиллерия Резерва Главного Командования. От мощного артиллерийского огня задрожала земля. Выстрелы орудий, сливаясь с разрывами снарядов на вражеской передовой, заглушали все остальные звуки и сотрясали воздух сплошным мощным гулом.

Время от времени прорывались хорошо знакомые нам раскатистые и рыкающие звуки мощных ракетных снарядов, выпускаемых поодиночке специальными установками; воронки от них были похожи на воронки авиационных бомб.

Наиболее тяжелый бой развернулся в районе станции Марфино. Один из его эпизодов рассказал позднее, на встрече ветеранов, бывший начальник разведки первого дивизиона старший лейтенант Константин Михайлович Лосев.

Костя появился у нас в полку в августе, во время боев на болоте Сучан. Теперь командир дивизиона поручил ему поддержать бой одного из передовых батальонов. Для двадцатилетнего комсомольца, всего полгода назад окончившего артиллерийское училище, это было первое серьезное задание, чуть не стоившее ему жизни и потому запомнившееся. Вместе с ним были разведчик и телефонист. Впереди, в полукилометре, – вражеский передний край. Справа вдалеке смутно вырисовывалась окраина Старой Руссы. Вокруг – небольшой кустарник и мелколесье. Сзади, почти рядом, стояла хорошо замаскированная полковая пушка, подготовленная для стрельбы прямой наводкой.

После небольшого затишья немцы, перегруппировавшись, перешли в контратаку. Большой отряд автоматчиков и два самоходных орудия противника пересекли шоссе и двинулись на роты батальона, которые залегли. Одновременно усилился вражеский артиллерийский и минометный обстрел. Доложив по телефону командиру дивизиона о сложившейся обстановке, Лосев получил приказ открыть заградительный огонь, но внезапно связь оборвалась. Связист побежал искать повреждение. А тем временем контратакующие приближались к нашим позициям, ведя сильную стрельбу из автоматов.

Рядом ухнул выстрел. Это полевое орудие открыло огонь по наступающему противнику, но после двух выстрелов замолчало. Лосев подбежал к орудию и увидел, что командир его убит, а расчет в замешательстве. Не задумываясь, старший лейтенант крикнул:

– Слушай мою команду! По ближней самоходке.

Бойцы словно ожидали этих слов. Они бросились к пушке и точно выполнили команды новоявленного командира. Третьим снарядом самоходное орудие было подбито.

– По второй самоходке… – снова скомандовал Лосев, и вдруг в углах у него возник какой-то сплошной звон, вытеснивший трескотню автоматов, а слева горячо пахнуло пороховой копотью и гарью. Повернув голову туда, он увидел в нескольких шагах от себя еще дымящуюся воронку от взрыва снаряда или мины. К нему подбежал разведчик и стал что-то беззвучно кричать. Орудие продолжало стрелять, но звуки его выстрелов теперь воспринимались, как едва слышные хлопки…

Вскоре атака была отбита. Фашисты понесли большие потери и были отброшены назад, за шоссе.

Через день слух у Кости восстановился. В боях под Старой Руссой ему повезло дважды. Несколькими днями позже, когда фашисты были уже выбиты с занимаемых позиций, Лосев вместе с разведчиками проходил мимо построенного немцами блиндажа. Его двойные стенки, между которыми была засыпана земля, служили бы хорошей защитой, если бы не открытый вход в блиндаж, обращенный к противнику. Начался артиллерийский обстрел. Лосев с разведчиком бросились в блиндаж, где уже находилось несколько человек из стрелковых подразделений. Через открытый вход были видны блестки огня, вылетавшие из ствола вражеского орудия, которое било прямой наводкой. Внезапно какое-то предчувствие заставило Лосева выскочить из блиндажа и спрятаться за его заднюю стенку. Следом за ним сюда прибежал разведчик. Только они присели, как раздался сильный приглушенный взрыв, затем треск, крики и стоны. Стенка блиндажа пошатнулась, но осталась целой. От снаряда, разорвавшегося внутри, погибли все, оставшиеся в блиндаже…