Участок
Шрифт:
– А у кого видел?
– Неизвестно.
– Очень редкая – значит, очень дорогая?
– Наверно.
Кравцов поблагодарил Инну Олеговну за беседу и отправился к Хали-Гали.
Хали-Гали, посмеиваясь, рассказывал Кравцову:
– Жулик он или нет, не знаю, но врать любит. Говорит, она его родила! Это ему сколько лет должно быть, ты сосчитай! А выглядит вроде тебя или чуть постарше. Говорит: операция! Пластическая! Но голос-то не меняют, правильно? А он у него молодой!
–
– Да взял-то ерунду, не жалко. Книжку и две тарелки старые. Они мелкие, я из них все равно не ем. Ни налить туда, ни положить толком. Я люблю тарелки глыбкие, чтобы уж... Чтобы ложкой чувствовать, чтобы существенно!
– Тарелки с рисунками были?
– Вроде того. И надписи. Про революцию что-то, не помню.
– А про иконы он тебя не спрашивал?
– А чего спрашивать, у меня их нету. Меня советская власть воспитала, я без Бога обходился всю жизнь, чего уж теперь-то тень наводить? Я же, сам знаешь, врать ненавижу просто! Считают вот, что я про сома вру и про Дикого Монаха. Но как же я вру, если я их видел? Своими собственными глазами! На той неделе, к примеру, шел мимо омута...
– Потом, дед. Извини.
От Хали-Гали Кравцов пошел в медпункт к Вадику и попросил его:
– Найди в своих энциклопедиях что-нибудь про антиквариат. Про иконы в первую очередь. Особенно про одну, называется «О тебе радуется». Хорошо бы репродукцию отыскать, посмотреть хоть, как икона выглядит. Еще про посуду посмотри – например, послереволюционную, с символикой.
– Посмотрю, – сказал Вадик. – Надо прищучить махинатора!
– Он и к тебе заходил?
– Нет. Да все знают. Все уже по своим домам шерстят, у кого что старое осталось. Людям деньги нужны.
Людям нужны деньги, но людям нужна и красота. Уж на что Корытников корыстен, да еще и озабочен думами об иконе Квашиной, однако мимо дома Стасовых не смог проехать, когда увидел в саду Нину. Выскочил, подбежал к забору, в одну секунду выведал имя, и вот уже достал фотоаппарат и начал фотографировать. Нина лежала на раскладушке и читала, не обращая внимания.
– Нина, я вас умоляю, встаньте! – кричал Корытников. – Я человек широкого профиля, одновременно работаю на музей и модельное агентство. Я в городе еще ни одной такой модели не встречал!
– Я не модель.
– Будете! Встаньте, очень вас прошу.
Нина пожала плечами и встала. Если этому человеку так важно, почему не сделать? Она не любила упрямиться по-пустому.
– Какая естественность! – вопил Корытников, щелкая фотоаппаратом. – Какая фация, черт меня побери! Вы знаете, что за фотосессии в городе платят?
– Слышала вообще-то.
– Вы сможете спокойно учиться, будете зарабатывать позированием. Вот я вас снял уже шесть раз, по пятьдесят рублей – будьте любезны получить! Триста! – Корытников достал деньги и, намереваясь вручить, зашел в сад через калитку.
– Уберите деньги! – строго сказала Нина. – Еще чего!
– Ну, дело ваше. Тогда и фотографий не получите, –
дурашливо насупился Корытников.Нина рассмеялась.
– Вы смешной. Обижаетесь, как ребенок.
– Просто я еще очень юн в душе! Да и вообще не старик. Нина, умоляю, давайте на фоне реки? В купальнике, если можно, а?
– Нет уж, никаких купальников!
– Хорошо, можно без купальника! – затеял Корытников привычную для него игру слов.
Но эта игра Нине не понравилась, она отвернулась.
– Я пошутил, пошутил! – закричал в отчаянии Корытников. – Поедемте! На полчаса, не больше! И я вам все фотографии сделаю, и у вас будет портфолио! Знаете, что это такое?
– Знаю. Но никуда не поеду.
– Жаль, ах, жаль! Кстати, у вас старых вещей нет в доме? Для музея нужно.
– То есть антиквариат?
– Именно!
– Машинка есть швейная, «Зингер».
– Ясно. Нет, швейных машинок нам хватает. Я не прощаюсь, Нина!
Корытников сел в машину и сказал сам себе с большим чувством:
– Нет, но за что мне это все, а? И икона, и девушка эта... Все мое будет! Не уеду, пока не добьюсь! А говорили: Анисовка – дыра. Очень даже не дыра!
Анисовка очень даже не дыра, и жители быстро отреагировали на слухи о том, что появился человек, интересующийся старинными вещами. (Правда, неясно, откуда взялись слухи: ведь Корытников всех просил молчать. Но этого мы, пожалуй, никогда не узнаем.)
К реке, где Корытников поставил машину, стекался народ. Под вечер тут собралась целая толпа. Принесли какие-то чашки, тарелки, полотенца, прялки, Клюквин приволок водолазный шлем, который неизвестно как у него оказался, а еще более неизвестно, почему он до сих пор не сдал его в цветной лом. Но Корытникову почти ничего не глянулось. Сначала он отказывал каждому по отдельности, а потом вскочил на пригорок и закричал:
– Все! Все, граждане колхозники! Прием окончен! Завтра еще пройдусь и сам посмотрю, у кого что есть. Иконок мало принесли – и новые почти все. Я же не церковь оформлять собираюсь, мне для музея! Чем старее, тем лучше! Уберите свои тряпки, гражданка, я не барахольщик! – отпугнул он слишком напиравшую женщину.
И увидел приближающегося милиционера.
Увидели и анисовцы и стали расходиться.
Милиционер подошел. Подобных сельских служителей закона Корытников повидал немало. Этот – типичный. Фуражечка на затылке, глаза несвежие с вечного похмелья, общее выражение лица – туповато-служебное.
– Добрый вечер, – приложил Кравцов руку к козырьку.
– Добрый, – согласился Корытников. – Где-то я тебя видел, командир?
– Заходил ты ко мне. Бутылку предлагал.
– Точно! Я тебя за тракториста какого-то принял, ты уж извини. Но бутылка в силе, хоть сейчас.
– Успеется. Ты это самое... Что это за торговля тут? Не положено!
Корытников достал документы:
– Очень даже положено. Я от музея, у меня и удостоверение есть, и вообще все необходимые бумаги.