Учебник рисования

VIII

И всякий прогрессивный исследователь истории и культуры, удобным образом расположив факты и составив убедительную картину российского прошлого, недоумевал: какие же еще нужны доказательства того, что стране требуется хороший стилист, который сумел бы организовать ее несуразную природу в соответствии с приличными образцами? Вот свидетельство знатока стилей, французского специалиста де Кюстина, а вот мнение признанного дизайнера Киссенджера, а вот и отечественный декоратор Столыпин оставил нам свои судьбоносные рецепты. Только слепой к красоте и глухой к доводам разума может игнорировать услуги дизайнера.

Вскоре после уже описанного диспута в «Открытом обществе», между Борисом Кирилловичем Кузиным и Сергеем Татарниковым состоялся следующий диалог.

— Вы негативно относитесь к моим текстам, — сказал Кузин. — Замечаю в вас недоброжелательность. Вы, надеюсь, не славянофил? Не примыкаете к группе Ломтикова?

— Ох, — сказал Татарников, — даже и не знаю о такой группе. Опасная, да? Вероятно, не примыкаю,

— Тогда в чем же дело? В чем наши разногласия?

Татарников поглядел на Кузина и сказал:

— Некоторых пассажей в ваших сочинениях я не понимаю.

— Давайте дискутировать. Попробуем разобраться, — лекторские нотки зазвучали в голосе Бориса Кирилловича Кузина; он любил дебаты.

— Что ж тут дискутировать? — ответил ему Татарников. — Не понимаю, и все тут. Вы пишите: «Пьяный безудерж окутал Россию». Я вот думаю, может ли безудерж окутать? Данное свойство (то есть способность окутывать) присуще ли безудержам? И кто они такие, безудержи эти?

— Безудерж, — сдерживая гнев, объяснил Кузин, — это черта русской культуры. Если хотите, можете употребить слова «бунт», «произвол».

— А у вас получается, что безудерж — это нечто вроде тумана.

— Что ж, если хотите, безудерж туманит сознание, — согласился Кузин, — и не придирайтесь к мелочам! Смысл понятен.

— Мне кажется, Россию окутал совсем не пьяный безудерж, — заметил Татарников, который был, как обычно, слегка нетрезв, — а какой-то иной. Скорее, трезвый безудерж. Про это у вас в другом месте сказано: «Чем сильнее обгон Запада, тем энергичнее трезвеет Русь».

— Именно так

— Я и ломаю голову: кто такой этот обгон и хорошо ли, что он сильный?

— Обгон, — сказал Кузин, — возникает, когда одно развитие обгоняет другое.

— Как, простите?

— Если один человек обгоняет другого — происходит обгон.

— Вы полагаете?

— Уверен! И не цепляйтесь к частностям! Концепция ясна!

— Именно концепция мне и не ясна, — сказал Татарников. — Я ведь, простите, историк. Для меня общая картина из деталей состоит, из мелочей, из частностей. Я подробности люблю: сведения об урожае, удое, бюджете. Сколько тракторов выпустили, какую площадь трактора обработали.

— При чем тут трактора? — нетерпеливо сказал Кузин.

— Как же! Вы цифры приводите: на Западе 120 тракторов убирают 1000 гектаров земли, а в России — на ту же площадь 11 тракторов. Я и думаю: хорошо это или плохо? Надо бы сопоставить это с затратами на удобрения, с отпускной ценой урожая.

— Оставим трактора, — отмахнулся Кузин от тракторов. — Это не принципиально. Тракторную промышленность я взял лишь как пример российской дикости. Давайте рассуждать по существу концепции.

— Стараюсь, — согласился Татарников, — но не получается. Вы спрашиваете, «что предпочесть: вологодский колхоз — или западную ферму?» На такой вопрос сразу не ответишь, надо предмет изучить. Тут вы опять данные приводите: в Америке сельским хозяйством занимается три миллиона человек, а в России — двадцать миллионов. И вывод: ломать колхозы к чертовой матери, освобождать население от рабского труда.

— Это сухие цифры, — сказал Кузин с достоинством.

— Да нет же, — сказал ему Татарников, — это только некоторые из сухих цифр. Есть и другие цифры. Например, число граждан, занятых в обслуживании сельского хозяйства. В Америке на одного пахаря работают семь человек помощников вне фермы — те, что представляют инфраструктуру аграрной промышленности. Производство, переработка, ремонт техники, хранение продукта, продажа и реализация прибыли — вы, Борис Кириллович, в такие пустяки вникать не любите, но хозяйство, оно из таких вот пустяков и состоит. Число людей, занятых в американской аграрной промышленности, надо бы на семь помножить. Это мы еще так называемый Третий мир не посчитали — там крестьян немало, а на кого они работают, не знаете? А в России — мужик, он мужик и есть, никто ему в работе не поможет.

— Разве это хорошо? — спросил Кузин. — Вдумаемся: не свидетельствует ли данная ситуация о нездоровом укладе российского хозяйства? Я полагаю, что западный уклад предпочтительнее.

— Уклады разные, — сказал Татарников, — и земля разная. Только у вас получается, что люди Запада с проблемой хозяйства не сталкиваются, а сплошь отдались высокому досугу. Ходят вдоль улицы и на лире бренчат. Но они этого не делают, Борис Кириллович, они в офисах сидят, дебет с кредитом сводят.

— К чему эта демагогия? Вы отлично понимаете, что я имею в виду, но придираетесь к деталям.

— Нет, — сказал Татарников, — в том-то и дело, что не понимаю. Отчего страна с тысячелетней историей должна предпринимать цивилизационные попытки, понимать отказываюсь. Лапти, Борис Кириллович, производили в России не потому, что они хорошо на экспорт шли, и не от дикости — просто обувь по погоде удобная. Жизнь в нашей стране не грех бы улучшить — но исходя из истории этой страны, а мы с вами до этого простого дела никак добраться не можем. Вы, Борис Кириллович, не об истории России рассуждаете, а о ее историках — о тех чиновниках, которые интерпретируют положение дел и, простите, делают это в своих интересах. Но к истории это отношения не имеет.

— История в России началась с Петра Первого, — сказал Кузин запальчиво. — Личность появилась! Петр даровал России историю!

— Не думаю, — сказал Татарников, — Петр даровал России очередного историка — в своем лице. Произвол, не связанный законами сложного социума. Вот и все. И сегодняшние историки точь-в-точь такие же.

— Но ведь лучше жить стали! — сказал Борис Кириллович. — Двинулись по трудному пути цивилизации! И вы сами — разве не чувствуете, как жизнь меняется?

— Как-то мне совестно, — сказал Татарников, — выдавать свою зарплату и заграничные командировки за норму — перед людьми, такой возможности не имеющими.

— Я хочу блага этой стране. И готов пожертвовать всем ради ее будущего, — сказал Кузин серьезно. — Вот увидите, если потребуется, я на все готов.

— Что же от нас с вами, Борис Кириллович, требуется? Книжки читать и в мелочах, по возможности, не лукавить. Слова русские грамотно употреблять. А больше и не нужно ничего.

— Вы увидите, — повторил Кузин настойчиво, — что я отвечаю за свои слова! Я докажу! — и, набычившись, побурев лицом, Кузин снова повторил:

— Я докажу!

И не было сомнений в том, что российская действительность находится в руках умелых дизайнеров — и они докажут свою состоятельность.