Учение с увлечением
Шрифт:
Гёте на старости лет каждую весну перечитывал всего Мольера — для поддержания вкуса. Даже ему нужно было прикладываться к эталону чистоты слова, изящества мысли, высокой нравственности. Это — Гёте. Что же нам тогда делать?
Беречь свой вкус.
Что же определяет художественность книги? Как научиться отличать хорошую книгу от плохой? Укрепляющей вкус от расслабляющей?
Не слово, не стиль определяет в конечном счёте качество книги, а её направленность, напор идей, насыщенность содержанием. Говорят — «пустая» книга. Как же «пустая»? В ней триста страниц текста! Но автору нечего было сказать такого, чего не знали бы до него. Бывало и по триста, и по тысяче страниц написано и напечатано, но в них — пустота, идейная и художественная.
Лишь очень немногие книги всегда достойны внимания истинного читателя. Такие
Классическими называют лучшие, великолепнейшие книги, созданные на протяжении веков. По этим книгам люди учатся, их все знают. Это золотой фонд культуры. Не знать какую-нибудь классическую книгу всегда немного стыдно, и некоторые люди, даже если они и не читали какой-нибудь классической книги, не признаются в этом. Говорят: «Читал, конечно, читал…» — но самим очень стыдно в этот момент, будто их уличили в дурном поступке. Но ведь и вправду: не читать лучших книг человечества — разве не дурной поступок?
Утверждают, что человек может прочитать за жизнь примерно четыре тысячи книг. Это очень много. Если бы все они стояли в квартире, люди говорили бы: «Весь дом в книгах!» В районной сельской библиотеке обычно бывает восемь—десять тысяч книг, в библиотеке городской школы сорок—пятьдесят тысяч, но среди них много таких, которые читать не стоит, без которых можно прожить.
А книг, без которых прожить нельзя, подлинно классических книг мировой литературы, не так уж и много: двести или триста, смотря как считать. Например, чтобы познакомиться с основными произведениями русской классики XIX века, надо прочитать четыре тома Пушкина, три тома Гоголя, три-четыре тома Тургенева, четыре-пять томов Достоевского, один том Чернышевского, пять-шесть томов Толстого, один том Некрасова, четыре-пять томов Чехова — всего около тридцати книг. Так ли уж много? Если читать лишь по одному тому в месяц и начинать серьёзное чтение с пятого-шестого класса (а так обычно начинают), то окажется, что список можно значительно расширить. И выходит, что прочитать до окончания школы двести — триста книг основного круга отечественной и мировой классической литературы вовсе не трудно. К семнадцати-восемнадцати годам нормальный развитый человек обычно заканчивает чтение главных книг; ещё лет пять он «добирает» пропущенное, а потом всю жизнь…
Потом всю жизнь перечитывает эти книги вновь и вновь, чтобы держать их в памяти, в душе своей. Классические книги тем и отличаются, что их можно перечитывать всю жизнь, хотя содержание их известно. Больше того, при каждом новом чтении они доставляют новое удовольствие, новую радость, не сравнимую с радостью первого чтения. Собственно, читатель не тот, кто читает. Читатель тот, кто перечитывает. Постепенно эти лучшие, классические книги наполняют наш духовный мир, и только с этого времени мы начинаем приближаться к тому, что называют «культурным человеком». Окончить школу и не прочитать к этому времени основных классических книг, не полюбить их, не перечитывать их — значит обмануть и себя и людей вокруг себя: все будут думать, что у вас среднее образование, а у вас его нет, у вас только I аттестат есть, но не образование. Образования без чтения классических книг не бывает.
Жизнь серьёзного, культурного читателя идёт «волнами». Странно спрашивать его: «Кто твой любимый писатель?» Кто мой любимый писатель? Сегодня — Толстой, а завтра будет Куприн, вдруг захочется перечитать его, а через два года — Гёте, а ещё три года спустя — Томас Манн, а потом — Пушкин… Меняется человек, меняются его интересы, но всегда может он найти что-то важное и необходимое в безбрежной (по мысли — безбрежной, а не по числу книг!) сокровищнице мировой литературы. Всегда найдёт то, без чего он сегодня прожить не может.
Но, конечно, читать строго по плану — всё равно что жить строго по режиму: не каждому удаётся да и… скучновато.
В чтении должна быть и известная свобода. План планом, главное русло, а вокруг него — бесчисленные отвлечения: новые книги, случайно заинтересовавшие книги, а также романы, повести, стихи из литературных журналов.
Такая свобода чтения необходима. Есть книги и просто развлекательные, их читаешь небрежно, между прочим, когда устал; есть книги научно-популярные, их называют «осадными орудиями» для штурма серьёзных научных книг.
Но
и отвлекаясь, но и занимая себя не столь уж серьёзным и важным чтением, будем постоянно держать в уме главное русло — классическую литературу, и к этому руслу править.Будете ли вы физиком, химиком, токарем, пекарем, чёртом или дьяволом — серьёзно прожить жизнь, не прочитав и не перечитав двухсот — трехсот книг классической литературы, невозможно. Тому, кто собирается стать дьяволом и дурачить род людской, книги эти особенно необходимы: без них не узнаешь психологии человека.
Будущего мужчину книги научат быть мужчиной.
Будущую женщину научат быть женщиной.
«Сегодня прочитала статью „Учение с увлечением“, где говорится о том, что надо больше читать, и вспомнила статью в журнале „Техника — молодёжи“ о скорочтении. К сожалению, не помню номер журнала, запомнилось только — это номер, в котором говорится о змеях и на обложке нарисован змей. Мы читаем в среднем 100—150 слов в минуту, а Наполеон, Гёте, Ленин могли читать около 2000 слов в минуту. 6 статье есть советы, как научиться быстро читать, но не всё понятно. Наверное, многие ребята захотели бы научиться быстро читать. Напишите, пожалуйста, об этом. До свидания!
Вместо ответа я расскажу историю об одном студенте. Он учился на филологическом факультете Московского университета. Быть может, ни в каком другом учебном заведении не надо столько прочитать, сколько на филологическом факультете. Списки толстых книг к экзаменам составляют страницы и страницы.
А студент, о котором я рассказываю, читал ужасно медленно. Со стороны можно было подумать, что он читал по складам — он шевелил губами, морщил лоб, и всё лицо его показывало, что происходит тяжелейшая работа. Однажды надо было сдавать экзамен по истории СССР. Вузовский курс — этакий кирпич в три пальца толщиной. Время, как всегда у студентов, было упущено; о том, чтобы одолеть учебник, не могло быть и речи. Студент был в отчаянии. Товарищи подсказали ему: «А ты возьми учебник для десятого класса, он потоньше». Достали где-то старый учебник, принесли — студент посмотрел на него довольно уныло. Толстоват, не прочитать в оставшиеся пять дней, даже если с утра до вечера сидеть над книгой. Тогда он отыскал учебник… для четвёртого класса. Он ходил по галерее аудиторного корпуса на Моховой, где памятник Ломоносову, и, натыкаясь на встречных, медленно, с огромным усилием читал учебник для четвероклассников. Прочитал в срок. И что он там вычитал, какую работу провёл в уме, что произошло на экзамене — неизвестно. Известно только, что он получил «отлично» и ответ его был особо отмечен экзаменатором как необычайно глубокий, содержательный и оригинальный.
Научиться читать быстро — относительно несложно. Некоторые упражнения (лучше со специальными приборами, которые задают темп и как бы подхлёстывают читателя), некоторая практика, а потом — читай, читай, учись быстро схватывать общий смысл абзаца и страницы.
Но в тысячу раз труднее научиться читать медленно. Нет таких приборов, которые помогли бы в этом.
Мы уже говорили, что значит осмысливать текст учебника и как это трудно.
Ещё труднее читать художественную литературу, потому что писатели и поэты пытаются (в этом их назначение) передать такой смысл, какой учёный передать не в состоянии. Учёный может найти, вложить в понятие и передать читателю точный и только точный смысл. Учёный не может позволить, чтобы какое-нибудь его слово допускало два или несколько толкований, иначе он не будет учёным. Если он начнёт говорить нечто не вполне определённое, читатели отвернутся от него, скажут: «Здесь нет науки» — и он потеряет свой авторитет. Наука всегда имеет дело с точными смыслами.
Но в реальной жизни точного очень мало или почти совсем нет. В жизни всё неопределённо, многозначно, неясно очерчено. Придать неопределённым образам из жизни хотя бы некоторую точность и определённость так, чтобы можно было выразить эти образы в словах, — вот над чем бьются поэты и писатели, вот их невыразимые страдания. Они рвутся к точной точности там, где никакой точности заведомо быть не может, — и они знают, что не может её быть, и всё же мечтают о ней и стремятся к ней, как к недостижимому прекрасному.