Ученик аптекаря

Сперва я не очень понимал, где нахожусь. Потом вытащил из-под затылка мешавшую мне ветку и уставился на море. Солнце, утопающее в расплавленном серебре, нанизывало на раскаленные золотые лучи пурпурные облака. Хотелось есть. Тут я сообразил, что уже вечер. Стало быть, я провалялся здесь, на горе, целый день! Перепуганный, я вскочил на ноги. Ох, и попадет мне от матушки! Сломя голову я помчался вниз по склону горы, скользя и спотыкаясь, не обращая внимания на хлещущие и царапающие меня ветки деревьев и кустов, и сон мой расползался, словно паутина, цепляясь за ветки, каплями росы оседал на траве, растворялся в сгущавшейся синеве вечернего неба и в тонкой белой пыли, по которой стучали мои ноги.

Матушка встретила меня скандалом. Я понуро стоял, разглядывая свои кроссовки, и выслушивал долгий список своих прегрешений, в которых эгоизм, лень и неблагодарность были еще не самыми худшими. Затем последовало перечисление жертв, на которые матушка ради меня пошла.

– Ну что ты молчишь?

Отвечать мне было нечего, и я молчал. Матушка повернулась ко мне спиной, подошла к столу, на котором стоял пирог с воткнутыми свечами, тяжело опустилась на стул и зарыдала. Мне ее было ужасно жалко. Слезы, оставляя черные дорожки, сползали по ее щекам.

– Мама… – Я подошел к ней. – Ну, пожалуйста, прости.

Она всхлипнула, а потом резко повернулась и прижала меня к себе:

– Мальчик мой, единственный, любимый…

Она гладила меня по спине, смеялась, целовала в макушку, и хотя мокрая ткань щекотала мне нос, я не шевелился.

После того как пирог – мой любимый, яблочный, со взбитыми сливками, – был съеден, матушка отослала меня в душ.

Когда я вышел, она огорченно рассматривала порванную рубашку.

– Это я, наверное, за ветки зацепился, когда бежал, – пробормотал я.

– Новая рубашка, – вздохнула она, – где я теперь такую же пуговицу найду?

– В кармане, – машинально ответил я. – Мамуль, можно я полчасика телевизор посмотрю?

– Смотри, – согласилась она.

Я устроился на диване и стал переключать каналы.

– Действительно пуговица! – удивилась матушка. – Как это ты ее исхитрился не потерять?

Но я на ее слова внимания не обратил.

Глава вторая, в которой читатель знакомится с аптекой «Плацебо», Вероникой, крысой Матильдой, сокровищами, которые хранятся в доме Аптекаря, и самим Аптекарем

Неделя, прошедшая с моего дня рождения, тянулась долго и тоскливо. Дни, плавающие в липком поте душившей город жары, ничем не отличались друг от друга.

Вернувшись из школы, я жадно выхлебывал бутылку колы, вяло прожевал холодную скучную котлету и устраивался под жужжащим вентилятором на диване с книжкой фэнтези в руках.

Сейчас я понимаю, что неподвижное стояние этих дней, их безразличное спокойствие должны были меня насторожить, но мною владела ленивая расслабленность, а монотонное жужжание вентилятора, с трудом раздвигавшего своими лопастями густой воздух, притупляло мой слух.

Я так никогда и не узнаю, каким образом и почему решилась матушка отдать меня в ученики к Аптекарю. Что подвигло ее, ревниво оберегавшую меня от любых влияний (а по ее мнению, все влияния, кроме ее собственного, были для меня пагубны), своими руками свести меня с человеком такого блеска и обаяния, как Аптекарь? Действительно ли озаботилась она моим будущим или решила использовать меня в игре, в которой, как всегда, надеялась обвести всех вокруг пальца? А может быть, Аптекарь околдовал ее, опоил одним из своих зелий? Даже такая малость (а может, и не малость, ведь утверждал же Аптекарь, что обстоятельства встречи никогда не бывают случайными и только глупец склонен не придавать им значения), так вот, даже обстоятельства встречи и знакомства двух этих людей, встречи, изменившей жизнь не только нас троих, но и множества других людей, известны мне исключительно со слов матушки, чего явно недостаточно, ибо, будучи натурой увлекающейся и творческой, она видела не то, что было, а то, что ей хотелось видеть, и фантазии свои не только выдавала за чистую монету, но и принимала за нее. Все это навсегда спрятано в тени кулис, куда мне доступа нет, так что для меня действие началось в тот момент, когда подобно занавесу распахнулись портьеры и вспоровший вязкую дрему сиесты острый стук каблуков возвестил о появлении на сцене моей матушки.

Итак, поставив на стул тяжелую сумку с продуктами, облегчив душу проклятиями в адрес погоды, правительства, города, его жителей и жизни в целом и завершив, по своему обыкновению, иеремиаду риторическим вопросом, почему все сыпется именно на нее, она приготовила себе кофе, присела к столу, щелкнула зажигалкой и, выпустив струю дыма, объявила:

– Я решила, что пора тебе всерьез начать думать о своем образовании.

Я отложил книжку. День, так медленно и спокойно текший по своему обычному пути, оказался чреват непредвиденными и малоприятными осложнениями. Всякий раз, когда у матушки возникали идеи по поводу моего будущего, это грозило нежелательными изменениями привычного течения моей жизни. И вообще, будущее свое я представлял слабо, разумно полагая, что оно так или иначе случится, а разговоры на эту тему тянули за собой рассуждения о необходимости приобрести хорошую специальность, о том, что значит быть настоящим человеком и хорошим сыном, и чем матушка ради этого жертвует. Впрочем, выхода у меня не было, и, сделав заинтересованное лицо, я преданно на нее уставился.

– Представь, – начала она низким таинственным голосом, – у меня разболелась голова. Чудовищно. Боль адская, – матушка томно прикрыла глаза, – как моя жизнь. – Сделав паузу, она постучала пальцем по сигарете, и серый столбик пепла бесшумно осыпался в пепельницу. – А у меня впереди… Ну, да ты знаешь… – Сигарета описала в воздухе светящуюся спираль. – Короче, я заскочила в первую попавшуюся аптеку. От боли не то что ничего не соображаю – ничего не вижу. Стою у прилавка. И вдруг, представь себе, слышу сзади голос: «Таблетка вам не нужна. Позвольте». И чувствую, к голове моей кто-то прикасается. А у меня не то что повернуться, ответить сил нету. Я, знаешь, вроде как хотела сперва испугаться: ну что это такое, незнакомый человек, и сразу за голову, но, – глаза матушки расширились, – чувствую я, что из пальцев этих прямо в меня идет энергия! Боль исчезает, растворяется, меня охватывает такой покой, такое блаженство… Будто я в рай возношусь. – Матушка, словно прислушиваясь к своим ощущениям, снова сделала долгую паузу. – Да, словно в рай. И чувствую, вся наполняюсь этой энергией, будто заново на свет родилась!

Она потушила сигарету, как всегда недокуренную, вытащила из пачки новую и прикурила.

– И тут голос – приятный такой – говорит: «Вот и все. И никаких таблеток не надо». Поворачиваюсь: видный такой мужчина. Ну, я, конечно, поблагодарила. «Вы что, – говорю, – волшебник?» В общем, он пригласил меня кофе выпить. «Я сам вам сготовлю», – говорит. Короче, он готов взять тебя в ученики.

– Кто, волшебник?

– Да нет. – Матушка раздраженно дернула щекой. – Какой волшебник? Он аптекарь. Но не просто. Хозяин аптеки. Исключительный человек. Умница. И как-то сразу доверие вызывает. Я и сама не заметила, как час с ним проговорила. Кофе, кстати, изумительный. Как в Италии. И почему это нигде, кроме Италии, кофе готовить не умеют? Так вот. Я ему, естественно, про тебя тоже рассказала. Какой ты у меня замечательный. Талантливый. – Она потянулась и взъерошила мне волосы. – И аптекарь, представь, сам предложил тобой заняться. Поэтому…

Вот уж чего я никак не ожидал! Фармакология, насколько я знал свою матушку, с ее тягой ко всему яркому, необычному, эффектному, никак не могла значиться в реестре привлекающих ее занятий.

– Ты не понимаешь. – Матушка словно догадалась, о чем я думаю. – Фармакология – это уменьшенное отражение космических процессов. Микрокосм, в котором отражается макрокосм.

Правильно или нет она цитировала (а что это была цитата, я не сомневался), не знаю. Впрочем, и матушка, и Аптекарь имели склонность к эффектно звучащим формулировкам, правда, Аптекарь имел обыкновение придавать им несколько ироничный оттенок.

Я даже и не пытался как-то противоречить оживленно говорящей матушке. Похоже, этот Аптекарь действительно зарядил ее какой-то энергией. Сама мысль о запахах аптеки, о пилюлях, таблетках, настойках, мазях и кремах была мне отвратительна. И хотя любые попытки спорить с матушкой были пустой тратой времени, ибо все равно дело заканчивалось тем, что я повиновался ее воле, я все же попробовал увернуться от надвигающейся угрозы.

– Мамуля, – сказал я, пытаясь придать своему голосу необходимую искренность, – ты ведь сама столько раз говорила, что круглыми сутками надрываешься для того, чтобы я мог учиться в хорошей частной школе, что мне необходим отличный аттестат, что…