Ученик мясника (сборник)
Шрифт:
Эти мысли развеселили Моррисона, и он бодрее зашагал вниз по простору Университетской авеню. Бедное дитя, как бы она разочаровалась, узнав, кто он такой на самом деле. Впрочем, здесь он главнее любого вице–президента или декана. Если девчушка изучает физику, химию или биологию, то пользуется оборудованием, которое заказал именно он. А если малышка — будущий гуманитарий, то занимается в здании, которое по его распоряжению было отдано представителям общественных наук в 1968 году.
Список его деяний был слишком длинным, чтобы все упомнить. Включал он и неприятные моменты — когда инвестиции могли оказаться неприбыльными или даже убыточными.
Джон Нокс Моррисон был одним из четырех ведущих представителей Национального научного фонда правительства США — самой
В корпусе общественных наук Моррисон поднялся на лифте на четвертый этаж, где находился офис Яна Донахью. На двери значилось «300–307. Профессор Донахью». Внутри коротенький коридор соединял прихожую с анфиладой небольших комнат. В первой молодой бородач сердито глядел на экран дисплея, во второй две барышни, прихлебывая кофе, вносили в картотеку данные, похожие на экзаменационные ответы, оцениваемые компьютером.
Донахью ждал Моррисона в личном кабинете в конце холла. На его круглой физиономии промелькнула усмешка.
— Рад вас видеть. Ну, как вы?
— Отлично. Благодарю.
Манеры Донахью несколько смущали его, хотя они уже не один год приятельствовали.
Ко времени их знакомства Донахью уже в течение пяти лет был всего–навсего ассистентом без единой серьезной публикации и надежд на дальнейшее пребывание в должности. А свой так называемый офис — темную клетушку — он делил со свирепым молодцом, который, судя по неординарному набору одежды и зубных щеток, использовал служебное помещение не совсем по прямому назначению. Для Яна Донахью это была тяжелая пора. Его единственной надеждой на получение гранта была маленькая статейка в малоизвестном академическом журнале «Социометрия». Несколько десятков профессоров социологии оставили ее незамеченной, но у Моррисона на нее сразу обратили внимание. Даже название он до сих пор помнил — «Голод в Джелиско в 1946 году. К вопросу о количественном определении». Моррисона и его коллег заинтересовала даже не основная часть работы, состоявшая в интерпретации демографической статистики. Нет, главный интерес представляли рассуждения о возможностях формулирования и классификации тех неуловимых составляющих культуры, которые подвигают людей к иррациональным поступкам. Джелиско был ярчайшим примером подобного поведения: в середине прекрасного лета 1946 года, когда стояла ясная погода и поля уже заколосились, в городе распространился слух о надвигающемся голоде, который заставил двадцать тысяч мелких фермеров покинуть жилища. В результате урожай остался неубранным, возникла нехватка зерна, тысячи людей умерли от голода, и слух, таким образом, подтвердился.
Никому не известный ассистент Ян Донахью выдвинул идею, поразившую воображение Моррисона: если удастся выразить числовыми значениями прошлые страхи цивилизованного мира, то эта формула будет верна и для настоящего времени. Она сможет объяснить поведение человечества в прошлом и предсказать его для будущего. Моррисон уловил здесь то, что для других осталось закрытым: ведь по этой формуле можно будет управлять действиями масс — направлять, ускорять и замедлять по своему желанию. Да, Моррисон знал людей, которых заинтересовали бы эти исследования.
Это положило начало блистательной карьере Донахью. Уже двадцать лет ему во всем сопутствовал успех, и его офис в корпусе общественных наук был во всем отделении социологии наироскошнейшим.
Моррисон уселся в кресло. Ему были видны лужайки и деревья кампуса, который напоминал парк, разбитый в сердцевине неуютного каменного мешка.
— Уже ноябрь, — бросил он задумчиво. — В Вашингтоне всегда ноябрь. А здесь всегда август.
— Да уж, — отозвался Донахью. — Отчет получите к первому декабря, честное слово. Будет лежать на вашем столе до Дня Благодарения, ежели со мной ничего не случится.
— Я здесь не по поводу отчета, — отмахнулся Моррисон. — Мне нужно
уладить кое–какие дела в конгрессе, но я решил предварительно увидеться с вами и нанести еще один незапланированный визит.Донахью понимающе кивнул. Он читал в прессе, что специальный комитет при конгрессе осуществил проверку командировочных расходов правительственных чиновников, так что теперь даже начальник ранга Моррисона должен отчитываться за каждую поездку как за максимально деловую.
— Дело в том, — продолжил Моррисон, — что финансирование исследований по Латинской Америке заканчивается к первому января. Что вы об этом думаете?
— Да ничего. — Донахью пожал плечами. — Отчет будет готов на месяц раньше. Обратитесь насчет возобновления субсидий. Мы сейчас в самой плодотворной стадии — у вас отпадут все сомнения, как только увидите отчет.
— Да, конечно, Ян, но вы меня не поняли. В январе заканчиваются выплаты не только по вашему гранту. Прикрывают все программы по Латинской Америке. Неделю назад подкомитет Белого дома по науке и технологии послал запрос по этому поводу.
— Но так бывает сплошь и рядом, — спокойно заявил Донахью, — а потом вмешивается администрация и деньги приходят — вы сами сто лет назад объясняли мне этот механизм.
— Только не на этот раз. — Моррисон покачал головой, глядя в окно. — Администрация сейчас преследует другие цели. Теперь все внимание переключают на Африку.
— Так вот оно что! Проклятье, теперь я знаю, с кем вы беседовали в конгрессе. С этим надутым кретином Грэхемом Бейкером, да?
Моррисон молча вглядывался куда–то вдаль, поверх университетских деревьев.
— Понимаю, — продолжал, помолчав, Донахью. — Он моложе меня. Ведь в этом причина?
— Нет, Ян, что за чушь! Такое случается только в химии или физике. Все дело — в идее. Это африканская идея, Ян. Проект «Латинская Америка» в этом году слишком много пересматривали. А африканская идея — это что–то новенькое, нуждающееся в первоочередных вливаниях.
— Ясно. Но сразу предупреждаю: ученый из Бейкера — никакой, не знаю, что он там сделает для вас.
— Я тут ничего не решаю. Вы же в курсе, что я не играю в политику, отчего порой страдаю. Посудите сами — в будущем году десятая часть вверенного мне бюджета пойдет на разработку лингвистических методик: как побыстрее обучить американцев говорить на языках сомали, бэмба, тсвана, люо и динка…
— Бред какой–то, — пробормотал Донахью, — забирают у меня средства, чтобы вложить их в какие–то сомнительные методики изучения никому не нужных языков. Джон, да испаноязычное население одного только Лос–Анджелеса превышает количество говорящих на языке люо во всем мире!
— Мне это известно. И не только мне. Я тут пообщался кое с кем из частных фондов — они–то не пляшут под дудку субкомитетов. У меня есть для вас парочка предложений. — Моррисон извлек карточку. — Слыхали о фонде Сейелла? На вашем месте я бы туда немедленно позвонил. Думаю, это ваш лучший шанс. — Он протянул визитную карточку Донахью. — Бенджамин Портерфилд, новый президент фонда. Я давно его знаю. Он у них нечто вроде консультанта по Латинской Америке. Будет рад с вами познакомиться.
Донахью взял квадратик картона, на котором жирным шрифтом были напечатаны лишь фамилия и номер телефона.
— Благодарю! Это по–дружески. Как насчет обеда в «Скандии»? Хочу вас познакомить кое с кем — дипломница, работает вместе со мной над отчетом, Грейс Уорнер.
— Я позвоню вам попозже, Ян. — Моррисон встал, чтобы откланяться. — Мне нужно вернуться в отель на пару часиков и сделать несколько звонков. Возможно, удастся решить некоторые вопросы по телефону.
В лифте Моррисон думал о Яне Донахью. Ничего, через пару недель он возьмет себя в руки, позвонит Портерфилду и будет приятно удивлен. Там собираются выделить для его исследований самый большой грант в истории фонда. Яну наверняка понравится спокойный Бен Портерфилд — мужчина с солидной внешностью бизнесмена, которому сильно за пятьдесят. Он с радостью удовлетворит все запросы Донахью. Ага, так вот почему передали сообщение прямо на театр военных действий… Ангелы.