Учитель биологии

– Я? Я не фанатик и вовсе не хочу хаоса, я простой учитель биологии, всегда был вне политики. Сейчас я, конечно, понимаю, что я ошибался. А что касается хаоса, то я полагаю, что вы и являетесь его главным источником.

– Как это? Поясни!

– Могу начать с себя, если хотите. Вы ведь сказали, что будем говорить правду, – тихим голосом проговорил учитель.

– Да, правильно, так и сказал.

– Я расскажу о себе, а вы о себе. Хорошо?

– Попробуем.

– Так вот, родился я в маленьком селении, когда мне было пять лет, мои родители погибли. Рейсовый автобус на узкой дороге в горах сорвался в пропасть, и их не стало, наряду с другими пассажирами. Правда вот, водитель выжил, он успел выпрыгнуть. Воспитала меня бабушка на свою пенсию. Я донашивал одежду, которую приносили сельчане. В праздник Курбан-байрам нам домой сердобольные сельчане приносили свой «Сах». За это я им благодарен. В школе меня не то чтобы жалели, просто никто не обижал, как сироту, наверное. После школы поехал поступать на биологический факультет университета. За пять лет учебы я ни разу не сходил в кафе или кинотеатр, экономил те деньги, что давала мне бабушка. Поэтому больше времени проводил в библиотеке. Закончив, вернулся преподавать в сельскую школу. Жениться не успел, никто не хотел выдать свою дочь за безродного сироту, да и денег не было. Ну вот и все!

– Хочешь, чтобы я пожалел тебя? Сейчас расплачусь.

– Нет. Не хочу. При всем при этом я был счастлив. Я был наедине с книгами, встречался с интересными людьми. Я любил свою работу, школу, преподавать, узнавать новое. А мое хобби – увлечение фольклором и встречи с разными людьми – сослужило мне плохую службу.

– Предположим. Так почему ты нас называешь источником хаоса?

– А разве нет? Милиция в республике по численности больше, чем армия и полиция Бельгии вместе взятые. Если не будет врагов, вы будете не нужны, и поэтому вы придумываете себе работу, своими руками создаете врагов. Помните, вы упоминали чью-то жалобу про односельчанина Нурмагомеда?

– Да, а что?

– Я ведь помню, когда лет пять назад он, прислушавшись к призыву об амнистии, вернулся домой и сдался властям.

– Тогда многие сдались, не он один.

– Так вот, не было дня, чтобы потом к нему с обыском не приезжали милиционеры, и каждый раз уводили в районный отдел. А у него трое детей. Представляете ужас ребенка, которого под дулом автомата, в два часа ночи выводят на улицу, пока обыщут дом, а состояние родителей? Словно добиваясь того, чтобы он не выдержал и ушел снова. И вам удалось этого добиться. И как я слышал от людей, это не единичный пример. Вы сами множите ряды тех, с кем боретесь.

– А ты всегда такой прямолинейный? – неожиданно перебил майор.

– Да, а что?

– Не мудрено, что на тебя столько заявлений поступило, язык мой – враг мой. Ну хорошо, продолжай, а как нам с ними бороться?

– А зачем вам бороться с собственным народом? Это ведь старо, как мир, надо бороться с причиной болезни, а не следствиями. Когда растение едят гусеницы или тля, можно оборвать листву, срезать все ветки, срубить ствол и таким образом отвадить вредителей, но после такого «лечения» уже нет гарантии, что дерево выживет. Так же и общество, многие болезни можно если не излечить полностью, то хотя бы подавить. В любом растении, животном живут патогенные организмы, и борьба с ними поддерживает иммунитет организма в целом, а смысл – в поддержании нужного баланса силами самого общества.

– И что это за баланс?

– Надо дать людям свободу, свободу выражать мысли, высказываться, заниматься тем делом, которым он хочет заниматься, а вам, милиции, нужно служить народу и охранять эту свободу.

– А разве мы не охраняем?

– Что вы охраняете? Вы охраняете тех, которые разворовывают бюджетные деньги, обеспечиваете нужное количество голосов на выборах для нужных кандидатов, устраняете неугодных. Вы сами поставили себя в положение цепных псов, которые рвут всех по команде вашего начальства. Свобода каждого всегда приводит к ограничению власти «слуг народа». Вы не хотите поступиться своей свободой вершить по вашему усмотрению судьбы людей, а несогласные с этим объявлены вами вне закона.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Ничего. Нет необходимости изобретать велосипед. Надо только посмотреть, как он устроен у других.

– Хочешь шашлык?

– А?

– Шашлык, говорю, хочешь?

– Нет. От тебя ничего не хочу, да и к тому же ты выбил мне почти все зубы, если не забыл, а те, что остались, распилены напильником. Я не могу жевать. «Надо же, – подумал учитель, – или он с детства был таким инфантильным, что маловероятно, или долгая безнаказанность породила монстра, в легкую играющего со своими жертвами, этакое общение «лайт» с очередной жертвой».

– Ну ладно, – ответил майор как ни в чем не бывало, – давай я тебе помогу.

Майор подошел к столу, взял большой кусок мяса и стал тщательно жевать, отвернувшись почему-то в сторону, затем большим и указательным пальцем взял изо рта прожеванный кусок и скомандовал:

– Открой рот.

– Зачем?

– Будешь есть, брезгуешь?

Голод и отвращение недолго боролись в нем, и он неохотно открыл рот, и майор как держал двумя пальцами источавший сок бесформенный кусок, так и вложил ему в рот. Он никогда не думал, что кусок прожеванного кем-то посторонним сочного мяса может быть настолько вкусен.

– Ха-ха. Ну как? Ты знаешь, у меня был дед, он умер, когда мне было одиннадцать, и дед иногда меня спрашивал: «Внучек, а ты будешь мне жевать пищу, когда я останусь без зубов?». На что я отвечал, что никогда. Мне была противна мысль о том, что я буду для кого-то жевать пищу, даже для своего деда. А потом, с годами, когда мне стало его не хватать, я понял, что дело совсем в другом. И теперь я впервые в жизни жевал пищу для кого-то другого. Ха-ха. Дед был бы доволен, он был добрым человеком.

Майор сел в свое кресло и задумчиво посмотрел на арестанта и произнес:

– Ты знаешь, я первый раз вижу такого крепкого человека, как ты. Ты продержался там, где другие готовы были признаться во всем. Умоляют не трогать их, падают на колени, обещают золотые горы, в жопу готовы целовать, – а ты нет. Враг, который борется до последнего, всегда вызывает уважение, проси сегодня что хочешь, кроме свободы, конечно.

– Кроме свободы?

– Да.

– Я бы хотел в камеру, где есть другие люди. Я давно не видел людей. Хочется с кем-то поговорить.

– Поговорить?

– Да. В этой тюрьме нет даже мышей и крыс, словно они убежали от царящего здесь ужаса.

– Крыс, говоришь? А я и не обращал внимания, хотя в других тюрьмах их много. Ладно, мне надо ехать, коллектив поздравляет сегодня. – И майор, подняв трубку внутренней связи, сказал кому-то: – Переведите Абубакарова в одиннадцатую камеру. К этому, как его – Шамхалов, кажется? Да, к новичку. – И, положив трубку бросил: – Ну что же, отдыхай сегодня. Общайся. Конвой!

* * *

Камера, куда перевели учителя, была на другом этаже, в полуподвале, куда из-под потолка, словно из амбразуры дота, просачивался свет. Учителю она показалась люксом. Охранник молча показал ему на кровать у стены, зачем-то заглянув под подушку спавшего другого арестанта, ушел громко, лязгнув дверью. Когда шаги уходившего охранника растаяли в глубине коридора, лежавший до сих пор неподвижно арестант повернулся и неожиданно спросил:

– Кто по нации?

– Авар, – ответил учитель.

– Я тоже, – ответил тот и, тут же перейдя на аварский, спросил: – давно здесь?