Удача – это женщина

Фрэнси обвела взглядом переполненный зал ресторана. В нем не было ни единого человека, который мог бы ее узнать. И тогда она обратилась к Баку с ехидным вопросом, иронически выгнув бровь:

— Интересно, что сказали бы люди, если бы вдруг узнали, что сенатор от штата Калифорния обедает у «Максима» с печально знаменитой Франческой Хэррисон.

Бак протянул через стол руку и нежно сжал запястье Фрэнси:

— Они бы сказали, что мне очень повезло.

— А что сказала бы Марианна?

Бак задумался, а потом ответил серьезно и решительно:

— Мы с Марианной не любим друг друга, и я сомневаюсь, что вообще когда-нибудь любили. Я уже неоднократно подумывал о разводе. И знаете что? В последний раз эта мысль пришла мне в голову в рождественское утро. Помните? Я ведь обещал, что буду вспоминать вас. — Фрэнси утвердительно кивнула, а Бак продолжал: — Да, именно в рождественское утро. На первый взгляд на нашем празднике присутствовали все атрибуты Рождества — украшенная елка, огонь в камине, многочисленные подарки, от души веселившиеся дети и наши с Марианной так называемые друзья. Но, как и в нашей семейной жизни, в этом празднике, кроме дорогого фасада, ничего не было, а главное — в нем не было души. Бесконечно любимое мной в детстве Рождество превратилось в очередную показуху, и мне захотелось оказаться как можно дальше от этого домашнего спектакля. — Голубые глаза Фрэнси встретились с его глазами, и он произнес нежно и с оттенком грусти: — Мне захотелось оказаться рядом с вами. Фрэнси молча слушала Бака, и тогда он вынул из кармана бумажник и достал ее письмо. Лист истрепался по краям и линиям сгиба, но не узнать его было невозможно. Бак протянул ей письмо.

— Помните это? Ваше письмо теперь всегда со мной — с того самого дня, как я его получил. И поверьте, я не раз задавался вопросом: отчего я ношу его с собой? Но только сейчас, мне кажется, я нашел ответ.

Он положил потрепанный листок на стол между ними и тихо сказал:

— Фрэнси Хэррисон, возможно, мои слова покажутся вам бредом, но должен вам сообщить, что я, по-видимому, в вас влюблен.

Их глаза снова встретились. Фрэнси ощутила в душе одновременно и спокойствие, и сильнейшую радость, буквально захлестнувшую ее. Могла ли она подумать, повстречав Бака в Нью-Йорке, что когда-нибудь наступит этот чудесный день. Однако жизнь научила Фрэнси во всем сомневаться, и она, не отрывая от Бака глаз, недоверчиво покачала головой:

— Но разве такое возможно? Мы ведь едва знакомы.

— Время не имеет к любви ни малейшего отношения.

— Ну, тогда, возможно, волшебство Парижа…

— Я мог бы сказать вам то же самое и в Детройте, — возразил Бак и поцеловал ее руку.

— Но как же распознать, что это действительно любовь? Он снова поцеловал ее пальцы, и Фрэнси ощутила, как по ее спине сверху вниз пробежали крохотные искорки возбуждения.

— Судьбе не задают вопросов, а берут с благодарностью то, что она предлагает.

Она испуганно взглянула на него и пробормотала:

— Мне пора уходить…

Вингейт подозвал официанта и попросил счет. Потом они вышли из ресторана, погруженные в свои переживания и не замечая устремленных на них любопытных взглядов.

Фрэнси хранила молчание и в такси. Она была растеряна — в своей жизни она знала только двух мужчин, но было ли то чувство, которое она испытывала по отношению к ним, любовью?.. «Судьбе не задают вопросов…» — сказал Бак, и когда они подошли к позолоченной клетке лифта, Фрэнси решилась.

— Как вы думаете, что скажут окружающие, если я приглашу сенатора к себе в номер выпить кофе?

Он счастливо улыбнулся и притянул ее к себе.

— Пусть говорят все, что им заблагорассудится.

Лампы, затененные шелковыми абажурами, по-прежнему горели, а бутылка шампанского дожидалась своего часа в серебряном ведерке со льдом. Бак открыл шампанское и разлил его по бокалам, затем поднял свой и сказал:

— У меня есть новый тост, Фрэнси, — за любовь!

Она выпила свой бокал до дна, затем поставила его на стол, взяла Бака за руку и повела в спальню. Тяжелые вышитые шторы были задернуты, и мягкий свет позолотил лицо Фрэнси.

— Я не знаю, что делать, — беспомощно прошептала она.

— А тебе ничего и не надо знать, — так же тихо сказал Бак и заключил ее в объятия.

Ему показалось, что раздевать Фрэнси — то же самое, что открывать суть цветка, отгибая лепесток за лепестком. Он снимал с нее один шелковый покров за другим, пока она, наконец, не предстала перед ним обнаженной, тронув его сердце своей стыдливостью и красотой. Бак нежно прижал ее к себе и стал гладить бархатистую кожу, чувствуя, как она, подобно цветку, раскрывается для его объятий. Ему нравилось ощущать теплую наготу ее тела, а потом, после нежных и страстных ласк, он медленно вошел в нее и столь же медленно и нежно проделал весь путь до обжигающего пронзительного конца.

— Не могу себе представить, что мне придется уехать от тебя именно в тот момент, когда я тебя обрел, — сказал он ей тихо, когда восторги любви сменились приятной, обволакивающей усталостью. — Мне кажется, что именно тебя я искал всю мою жизнь, — он взял ее лицо в руки и долго в него всматривался. — Пожалуйста, не пропадай больше никогда.

— Тс-с, — Фрэнси прижала указательный палец к губам, — так говорить нельзя. — Она выбралась из его объятий и села на постели, отбросив рукой волосы со лба. — Давай хоть некоторое время постараемся ни о чем не думать, а будем наслаждаться тем, что есть.

Она продолжала сидеть, обхватив руками колени, а ее прекрасные золотистые волосы струились по плечам и груди. Бак смотрел на нее во все глаза и думал, как мало в ней самоуверенности и самолюбования, столь свойственных Марианне, — казалось, Фрэнси даже не подозревает о своей красоте, она была естественна с головы до пят.

— Как скажешь, — произнес он, вновь обнимая ее, — кроме тебя, мне никто не нужен.

В его руках она чувствовала себя любимой и защищенной от мира, хотя знала, что долго это не продлится и, следуя логике, этого ни в коем случае не следовало допускать. Но ей было так хорошо, что не хотелось двигаться — ни выбираться из кольца его рук, ни вылезать из кровати, а уж тем более — уезжать из Парижа… Холодная и суровая реальность была позабыта на время, загнана в глубины подсознания. Пусть счастье окажется мимолетным, но пусть все же оно осенит ее своим крылом.

— Это сейчас, Бак, — прошептала она, лучась от нежности к нему. — На каких-нибудь три дня.

— Навсегда, — уверенно пообещал он, покрывая ее лицо поцелуями. — Я тебя больше от себя не отпущу.

И они снова предались любви, и Фрэнси подумала, изнемогая от наслаждения, что, может быть, хотя бы отчасти, его слова окажутся правдой.

Они не могли друг от друга оторваться. Вингейт выписался из «Крильона» и снял номер в отеле «Риц» на том же этаже, где жила Фрэнси. Таким образом, комната Фрэнси и ее роскошная постель превратилась в центр их маленькой вселенной. Время от времени они покидали свое убежище и вырывались на простор парижских улиц. Они сидели в кафе на левом берегу Сены, бродили по лабиринту узеньких улочек старого города, спорили о достоинствах той или иной картины в художественных галереях и обедали в крохотных уютных бистро, где хозяин являлся поваром, а его жена — официанткой и где никому не было до них никакого дела. Они могли сколь угодно долго сидеть, прижавшись друг к другу и сцепив под столом руки, перед графином красного вина и не думать о будущем.

В эти длинные вечера она рассказала Баку о своей жизни, не утаив ничего, и ждала от него осуждения или оправдания. Но он только посмотрел на нее с любовью и сказал:

— Бедняжка Фрэнси, тебе пришлось столько пережить, но именно тяжесть пережитого сделала тебя сильной. Надеюсь, что в будущем тебя не ждут новые тяжелые испытания.

В последнюю ночь, которую они провели вдвоем, Бак наблюдал, как Фрэнси расчесывала волосы. Они блестели, словно дорогой атлас, и он, любовно поглаживая золотистые пряди, попросил: