Удар Молнии

Наталья в первый же день почувствовала его настрой, но ни о чем не спрашивала, а у него не поворачивался язык сказать, что уходит…

До этого момента Глеб считал, что ему повезло, хорошо и надежно устроился, адаптировался к среде и почти легализовался, однако, стоило представить, что сейчас вот все и кончится, как засосала под ложечкой тоска, отдаленно напоминающая тоску по Марите.

А все произошло опять будто бы случайно. В начале зимы прошлого года Головеров рыскал в районе Бамута, отыскивая логовище Диктатора и его пути движения. Спал где придется, ел что Бог пошлет и уже слегка одичал, грешным делом, завшивел и по виду ничем не отличался от примученного войной и жизнью местного жителя. И вот однажды вечером, в самую слякотную пору, когда по проселкам и ходить-то было невозможно из-за глубокой и вязкой грязи, заметил одинокую женскую фигуру, нагруженную двумя клетчатыми сумками. Она едва тащилась и, кажется, высматривала безопасное местечко, чтобы пересидеть ночь. Глеб незаметно приблизился к женщине и был обескуражен: по виду и одежде это была жена богатого чеченца — не шутка, — настоящая соболья шуба до пят, правда сзади и по полам уделанная в грязи, не менее роскошная шапка, золото на пальчиках поблескивает. И по лицу непонятно, то ли обрусевшая чеченка, то ли терская казачка — чернобровая, тонкий профиль, слегка впавшие щеки, полные яркие губы. Всякая женщина в Чечне прежде всего являлась ходячей выставкой состоятельности мужа. Сам может в дерюжке ходить, но жену так оденет, что московским красавицам не снилось…

И надо же, идет пешком, а не ограбили! Да еще сумки волочет, как привычный глазу российский челнок.

Глеб тихонько окликнул — женщина бросила ношу, резко обернулась. Он знал уже десятка четыре чеченских слов, но спросил по-русски:

— Что, красавица, никак притомилась?

— Ты — русский? — быстро спросила она.

— Как видишь. — Глеб демонстративно завернул автомат за спину, хотя здесь больше смущало не оружие — безоружный мужчина был просто смешон в Чечне, — а уровень злобы, накал эмоций и отрицательный потенциал намерений, угадать которые следовало в первые мгновения, будь перед тобой человек любой национальности. Не угадал — проиграл или вовсе пропал, как в карточной игре на интерес.

Она угадала, вернее, почувствовала, что опасность ей не грозит.

— Русский, но не местный, — точно определила женщина.

— Из Грозного, — стал отрабатывать одну из легенд Глеб. — А ты-то куда идешь на ночь глядя? И в такую погодку? Да с такими сумками?

В этих совсем безобидных вопросах ей что-то послышалось.

— Не подходи ко мне, — попросила. — Иди своей дорогой. Сзади мой муж идет, чеченец.

— Да ладно, красавица, — засмеялся он. — Никто за тобой не идет. Не бойся, не укушу. И сумок отбирать не стану. Твоя ноша, вот и неси.

Ей еще не было тридцати, однако из-под шапки выбивался тонкий седой локон возле левого виска, белеющий на фоне черного меха. Она мгновение с острым прищуром смотрела на Глеба, потом вдруг вздохнула и, распахнув полы шубы, принялась сдирать о траву комья налипшей на сапоги тяжелой глины.

— О Господи! — протянул Головеров. — Тебе бы по проспекту гулять, с театральной сумочкой. Или с собачкой на шелковом поводке. А ты пудовые сумки по грязи волочешь. Посмотри, во что шубу превратила? Что теперь муж скажет?

— Кошмар, — неожиданно согласилась она. — Такая неудачная поездка! Едва ноги унесли…

— Допустим, не только ноги, — усмехнулся Глеб, кивая на сумки.

— Хорошо, Башир нас перед постом высадил, а то бы всех загребли.

— Федералы? Бандиты?

— ОМОН! Почище бандитов!.. Башира забрали вместе с «уазиком».

— Башир — это муж?

— Да нет, сосед, челночили вместе. Она подняла сумки, сделала два шага и плюхнула их в грязь.

— Сил больше нет! А идти до Умарово — пять километров…

— Что же ты в Умарово пошла этой дорогой? Можно же по асфальту?

— Здесь безопаснее, не ездят… Помоги донести? Заплачу.

В голосе не было никакой надежды: в Чечне мужчины не носили груза на себе, оставив это занятие женщинам, как дополнение к богатым одеждам.

— А увидят? Несолидно…

— Да кто тебя тут увидит? — женщина огляделась. — Никого нет, и темнеет.

Он почувствовал азарт «съема» — знакомое состояние самого прекрасного в мире поединка с женщиной, победа в котором всегда делится пополам. Значит, не совсем одичал, если еще хочется не удовлетворения плотской страсти, а игры, освежающей кровь и увлекательной прелюдии, стремления заинтересовать, очаровать, хотя вряд ли такое возможно для грязного, завшивевшего мужика.

— А сколько заплатишь? — улыбнулся Глеб, пробуя сумки на вес. — С тонно-километров? Или как?

— Тридцать тысяч дам, — буквально поняла она.

— Приличная сумма, — серьезно определил Головеров и вынул из кармана пачку долларов. — Особенно когда денег почти нет, остался пустяк совсем, мелочь какая-то.

Женщина отвела глаза в сторону, сломив гордость, попросила жалобно:

— Ну помоги! Прошу тебя, пожалуйста… Ты же русский.

— Ладно, — он взял сумки и пошел вперед. — Рассчитаешься поцелуем. Если твой муж не пристрелит.

— Он не пристрелит, — обрадовалась она. — Он чеченец, но вполне интеллигентный человек, учитель по образованию.

Это ее заверение сильно отдавало легендой, но Глеб не стал ничего уточнять и молчал всю дорогу, представив реально картину, как он, давно не мытый, воняющий потом, с тяжелым запахом изо рта полезет целовать эту ухоженную, хотя и измученную дорогой женщину. Самого-то передергивало от омерзения…

А он любил, когда во всем, даже в безобидной, ни на что не претендующей игре есть своя эстетика, непременно обусловленная взаимным приятным чувством.

У околицы деревни Глеб остановился, опустил ношу на траву, но женщина указала на белую железную крышу.

— Вон мой дом! До ворот.

Неужели заставляла отрабатывать на полную катушку? Страдать, так знать за что…

В деревне не было уже ни огонька, впрочем, как и в ее доме из белого силикатного кирпича. Подозрение, что муж — легенда еще больше усилилось, пробив надеждам крошечную брешь.

У ворот она огляделась, подставила лицо.

— Ну, получай зарплату, что стоишь?

Возле своего дома она заметно осмелела, в голосе послышалась властность — качество привычное и каждодневное.

— Извини, я пошутил, — отступил Глеб. — Мне ничего не нужно.

— Врешь, я вижу! Глаз у тебя блудливый. Ты же бабник?

— Не скрою! — ухмыльнулся он. — Расцеловал бы тебя!.. Так бы расцеловал! Да… как говорил Паниковский, я год в бане не был. Запах от меня… Даже собаки нос воротят.

— Я и не почуяла. Нос заложило, — она распахнула калитку. — А ну, входи!

— Как же муж? — заметил он. — Учитель по образованию?

— Мама у меня дома, очень старенькая… Заходи. Я сейчас затоплю титан и согрею воду.

Глеб переступил порог и притулился к косяку. Женщина зажгла керосиновую лампу, затем скинула шубу и ахнула.

— Ой! В прах изгадила! У меня ведь такой никогда не будет!

— Поберегла бы, не таскала в грязь, — рачительно заметил он.

— Что ты? Куда я без нее… Тут же и ограбят, и… А что ты стоишь, как казанская сирота? Раздевайся!