Удар Молнии

— Простите меня, — Грязев поцеловал ее маленькую вялую руку.

— И вы простите, — проронила она.

До самого вечера они просидели друг перед другом молча, глядя то на пузырящееся в бутылке шампанское, то в окно с разводьями изморози. В купе сунулись было офицеры, однако Олеся вдруг зашипела на них:

— Пошли вон, мерзавцы!

Те мгновенно исчезли и появились лишь глубокой ночью, прокрались на цыпочках, неслышно улеглись на свои нижние полки и как бы растворились в темном купе.

Наутро за окном началась весна, и чем ближе поезд подходил к океану, тем становилось теплее и как бы просторнее. В самом Владивостоке уже не было снега, и в Золотом Роге бродили белые суда. Офицеры вышли из вагона и исчезли по-английски, не прощаясь, а Олеся вдруг подала Грязеву руку:

— Давайте познакомимся. Меня зовут Татьяна.

— Где же Олеся?

— Осталась в поезде… Мне хочется показать, где я живу. Вы можете поехать со мной? Меня встречает машина. Вас потом отвезут, куда скажете.

Услужливый водитель приземистой японской машины усадил их на заднее сиденье и помчал куда-то за город, в объезд бухты Золотой Рог. Через час они въехали в какой-то поселок, вытянувшийся вдоль океана.

— Колхоз имени Чапаева, — голосом гида сказала она и указала на длинный, барачного типа старый деревянный дом. — А это мое жилище.

Жизнь в поселке показалась Грязеву убогой, какой-то обветренной, источенной нищетой и мерзостью запустения. На оттаявших, воняющих рыбой помойках бродили грязные чайки, облезлые собаки; на солнышке возле палисадников с забурелой травой сидели старухи в зимних одеждах. Двое пьяных мужиков что-то везли, впрягшись в автомобильный прицеп. Олеся-Татьяна еще в поезде переоделась в дорогой белый плащ, легкие перламутровые босоножки на высочайшем каблуке и теперь выглядела среди этой угасающей жизни белой нахохлившейся чайкой. Не заходя в свой дом, она повела Грязева к берегу шипящего океана. Как-то она умудрялась не споткнуться, ступая по крупному галечнику, не зябнуть на ветру и не моргая смотреть на яркое солнце.

— Вот здесь я и живу, — проговорила она, остановившись у кромки накатывающих волн. Вода шипела, словно разлившееся шампанское…

Потом они долго брели вдоль прибойной полосы, и Грязев собирал раковины, сначала брал все подряд, но чем дальше шел, тем больше их становилось. Он выбрасывал одни, поднимал другие, однако находил более красивые и снова бросал, поднимал и, наконец, отчаялся, поскольку весь берег оказался засыпанным раковинами, каждая из которых могла украсить любую коллекцию.

— Все, не смею больше задерживать, — сказала Татьяна. — Счастливого пути. Прощайте.

Он посмотрел на вьющиеся по ветру ее волосы, дотронулся рукой и сдержался, не выказал шипящего прилива чувств.

— Прощайте. И не оборачиваясь, напрямую пошел к машине. Открывая дверцу, не удержался, глянул из-под руки: Татьяна стояла к нему спиной, смотрела в океанскую даль… А казалось, будто провожает его взглядом. Всю обратную дорогу этот ее образ стоял перед глазами, и отчего-то становилось зябко и неуютно в излишне цивилизованной машине. Лишь когда въехали во Владивосток, призрак постепенно растворился, рассеялся в движении людских потоков на пешеходных переходах. Грязев пытался вспомнить ее лицо и не мог. И жалел, что не взял с берега ни одной раковины…

Город давным-давно окружил и поглотил пригородный поселок, не сохранив ни единого старого дома. Осталось только имя, которым теперь назывался новый «спальный» микрорайон. Александр Иванович прошел его вдоль и поперек, заглянул в каждый сквер, на каждый пустырь — ни единого следа. Спросил нескольких прохожих, попытал бабушек у подъездов — население было новым, недавним, и никто не помнил ни старую каменную школу, ни клуб, ни церковные развалины и кладбище возле них. Он понял, что и здесь искать так же бесполезно, как искать самую красивую раковину на берегу океана.

Поздно вечером он поехал на вокзал и по дороге только вспомнил, что у него почти нет денег, что вряд ли хватит на ближайшую электричку до станции Угловая. Смущенный и возбужденный этим обстоятельством, Грязев побродил возле касс, попытался войти в зал ожидания, однако был остановлен у вертушки — требовали проездной билет. Когда он вернулся в просторный кассовый холл с цепочками длинных очередей и сел на чемодан под щит с расписанием движения поездов, ноги сами начали выстукивать ритм, напоминающий бой барабанов в ожидании казни. Это помогало быстрее размышлять. Пол в холле был плиточный, звонкий, женские каблучки цокали по нему со звуками поцелуев…

Александр Иванович снял зимние сапоги, достал из чемодана туфли на тонкой, но твердой коже, переобулся и сбросил куртку. Публика была уже почти готова: десятка полтора пассажиров стояли перед расписанием, образовав полукруг. Он снял кепку, положил ее к ногам публики и сразу же взорвался дробным ритмом испанского танца. Надо было удивить, ошеломить вечно спешащих путников. На вокзале по-ночному было довольно тихо, лишь шорох шагов и негромкий говор. Через пару минут он уже захватил внимание кассового зала — к щиту расписания все прибывал и прибывал народ, а очереди развернулись, люди тянули шеи, прислушивались. Скоро Александр Иванович почувствовал отдачу: озабоченные лица становились светлее, у наиболее чувствительных к ритмам людей уже вызревало восхищение, и в кепку полетели деньги. Сначала сотенные бумажки, потом полутысячные… Он сориентировался в желаниях вокзальной публики и стал отбивать некий коктейль ритмов, основанный на цыганочке. Он творил, шалил, куражился, входя в раж. Зрительский накал был настолько высок, что уже перестали бросать деньги. А их бы хватило до Уссурийска!

Он чувствовал, что переигрывает, передерживает, превращая пошлость добычи денег в спектакль, но не мог остановиться, не мог обмануть публику. В толпе появились сначала две милицейские шапки, затем еще две — смотрели, таращились через плечи и при этом что-то передавали по радиостанциям. Один в бронежилете и с автоматом под мышкой протолкнулся вперед — то ли обкладывали, получив команду проверить танцора, то ли на правах власти лезли поближе, в первые ряды… Тогда он сломал почти выстроенный хрустальный дворец ритмов и широко пошел в высокую финальную присядку…

Глава 4

До назначенного с Карханом поединка, за сутки до вечера «вопросов и ответов» в Дубки ворвалась трещащая конница мотоциклистов из девяти человек да еще с пассажирами. Въехали засветло, покружили по деревне, ненадолго спешились возле магазина — покупали водку, что-то спрашивали, затем умчались к станции электрички, покатались там по перрону и лестницам, вызывая восторженный визг девиц на задних сиденьях, и полетели в сторону дачного поселка театралов.

Можно было считать, что операция началась…

Спустя полчаса в ту же сторону промчались две-три пожарные машины со световыми сигналами, а чуть позже — микроавтобус с ОМОНом. Кажется, рокеры что-то там учинили. Дед Мазай хотел забраться на крышу, посмотреть, нет ли дыма за лесом, и в тот миг увидел знакомый «Опель», подворачивающий к его дому. Владелец этой машины никак не мог быть задействованным в операции! Князь Тучков хлопнул дверцей, озираясь по сторонам, закурил, словно демонстрируя себя наблюдателям Кархана.

Так и не выглянув в слуховое окно, генерал спустился вниз и вышел навстречу гостю.