Удержать престол

Так что женщина привлекательная, не без изъянов во внешности, но приятна на вид. И все… никаких романтических амуров вокруг не летали.

— Оставь нас, Владыко! — повелел я Игнатию. — Далеко не отходи, прочти мой указ о создании правительства. Это еще токмо мысли, может, дельного чего подскажешь.

Выпроводив патриарха под благовидным предлогом, я улыбнулся. Потом еще раз улыбнулся, продолжая выдерживать паузу и вынуждать Ксению начинать разговор. Порой, первые слова, со своими интонациями, могут сказать почти все и о том, как собеседник к вам относится, насколько он расположен и способен ли договариваться.

— Владыко Игнатий надоумил молчать? — спросил я, понимая, что пауза слишком затянулась.

— Просил не перечить тебе, — ответил звонкий голосок, в котором звенел… вот, обычно говорят «металл», но есть же сталь, медь, а есть серебро.

Голос Ксении я бы назвал «серебряным», прочным, холодным, дорогостоящим, вместе с тем приятным на слух. Наверное, таким голосом ее мать, Мария Скуратова-Бельская, управляла батюшкой, Годуновым.

— Я обидел тебя? — неожиданно для Ксении спросил я.

В разговоре иногда нужно выводить собеседника из равновесия, заставлять продумывать ответы, чтобы не получать неудобные вопросы.

— Ты силой взял меня! — удивленно отвечала Ксения, пытаясь поймать мой взгляд, как будто сможет рассмотреть в глазах моих нечто…

А, может, и смогла бы рассмотреть глаза — зеркало души, а душа у этого тела, что предстало перед бывшей царевной, явно иная.

— А ты посмотри на то иначе, Ксения Борисовна, — называя инокиню Ольгу по имени, даже по отчеству, я намекал или даже прямо говорил, что уже склонен видеть ее не монашкой. — Не будь ты подле меня, пусть и с насилием, так и убили бы.

— Может лучше и смерть, но грех было накладывать на себя руки, — с нотками обиженности, говорила Годунова.

— Чадо в твоем чреве мое? Али Мосальского? — задал я следующий шокирующий женщину вопрос [некоторое время, до того, как стать наложницей Лжедмитрия Ксения прожила в доме убийцы своего отца, Мосальского].

— Ты… ты… — закипала в негодовании Ксения.

Я наблюдал за теми метаморфозами, что проявлялись на лице… симпатичном, все же лице, Ксении. Вот она негодует, силясь не оскорбить меня, или даже бросится с кулаками, потом тяжело дышит, стараясь взять себя в руки. Через некоторое время, все тем же серебряным голосом царевна, умевшая себя контролировать, ответила:

— Тать и убийца Мосальский берег меня для тебя. После, словно расписное блюдо, подарил. Ты знать о том должен был. Отчего спрашиваешь то, что ведаешь сам? — вот и ожидаемое сомнение в том, что я — это тот самый Димитрий, кого Ксения знала ранее.

— Не думаешь ли ты, царевна, что есть то, что и позабыть желаю? Как рыдал у тебя на коленях, как был слаб, словно и не муж, как вел себя недостойно. Иной я нынче, — отвечал я.

Про взаимоотношения бывшего хозяина моего тела с Ксенией Борисовной было известно не так много. Даже покойный Басманов, который, казалось, держал ту самую свечку, о которой немало анекдотов осталось в моем времени, и то помнил лишь, что часто Ксения плакала, кричала, когда я ее… Знал Петр Басманов, что и я плакал, когда прибыла Марина Мнишек, но после увлекся уже полячкой.

— Как ты, Ксения Борисовна, как ко мне относишься? — очередной шокирующий вопрос.

Пауза и тишина говорили о том, что я вряд ли дождусь ответа. Может, и перегнул палку. Спрашивать у девы, пусть не девы, женщины, о том, как она ко мне относится, это нарушение устоев, наверное, я в этом времени мало еще общался с женщинами, хотя организм и требовал, чтобы понимать их. По правде сказать, не слишком большим знатоком женщин я был и в покинутом будущем.

— Иной ты, прав был Владыко, — сказала Ксения и в этом ответе я смог немалое услышать.

Во-первых, еще Игнатий говорил, что Ксения не желала называть его ранее Владыкой, признавая, что патриарх на Руси только Иов, причем она в этом была права. Сейчас высший церковный сановник, Игнатий, который ассоциировался только со мной, поставлен исполнять обязанности патриарха исключительно лишь моей волей. Следовательно, женщина признает меня, может, и частично.

— Я желаю, чтобы имя отца твоего, как и брата, и матери, перестали хулить. Перехоронить царя Федора Борисовича и царицу Марию Малютовну, — перешел я уже к сути проблемы.

— А батюшку моего ты же повелел достать из гробовины и порубать, да скинуть в реку, — меня одарили злым, отчаянным взглядом.

— Ты услышала ли меня, Ксения Борисовна, али ты все еще инокиня Ольга? — не серебряным, но стальным голосом, спросил я.

Намек был понят Ксенией. Она прикусила губки… может и не такие они и некрасивые, даже, напротив…

— Кто я для тебя… иного тебя? — растерянно спросила девушка.

Именно девушка, так как, несмотря на то, что ее живот выпирал даже из бесформенного сарафана, она была юна, но уже достаточно взрослая, чтобы восприниматься мной, как мужчиной. В ее глазах появился блеск от выделений слезных желез, она стала такой… беззащитной. Мне захотелось оградить Ксению от всех невзгод, создать все условия, чтобы родился здоровый ребенок. Я отводил этот морок, но получалось так себе. Я защитник, она нуждается в защите. Оставалась бы такой независимой, так нет же, слезы…

— Ты нужна мне, кабы скрепить державу, обзавестись наследником и стать прочно на троне. Ты будешь царицей, но не стану позволять тебе повелевать мной. Любая крамола супротив… — я не стал продолжать, и так было понятно, что произойдет.

— А сколь ты, государь-император, жалеешь меня? — опустив глаза, спрашивала о любви женщина.

Она все еще витала в облаках, чувства все еще важны, не очерствела окончательно после насилия и монастырского уединения. Может, все женщины в любом состоянии тоскуют о любви?

— Ты мне нужна, Ксения Борисовна, стань мне женой венчанной, а для Российской империи государыней, но буде воля, что не станешь ты править, токмо дети наши, — сказал я, не стараясь смягчать слова и формулировки, но это было, по крайней мере, честно, не полюбил я вдруг, но эти глаза, губки…

Глава 2

Глава 2

Новгород

5 августа 1606

Василий Иванович негодовал. Сколько еще нужно хитрить, интриговать, воевать, чтобы основательно сесть на трон в Москве? Он сыграл, не мог не решиться, и, получается, проиграл.

«Кто я сейчас?» — думал Шуйский, негодуя от того, как вальяжно рядом с ним ведет себя шведский генерал Якоб Делагарди.

— О чьем думаетье, герцог? — спросил шведский генерал, наслаждаясь реакцией Шуйского.

Герцог — титул до конца даже не понятый в России. Шуйский же рассчитывал на то, что он царь, государь, что шведы подчиняться ему и вновь посадят на Москве. Именно об этом были договоренности. Он платит шведам за войско, это войско садит Шуйского на трон, Василий Иванович начинает войну с Речью Посполитой. Все просто и особых обходных путей и хитрых формулировок в договоренностей не может быть.