Удивительная жизнь Эрнесто Че

– Никаких сомнений! – безапелляционно заявляла Дениза, привыкшая, чтобы последнее слово всегда оставалось за ней. – Мадам Морено стирает ему белье, но не чистит ни костюмы, ни обувь, а он всегда ухожен и одет с иголочки! Тут видна женская рука.

Ни один мужчина не сумел достойно возразить, все ненадолго задумались и пришли к общему мнению:

– Шустрый ловкач!

Им не приходило в голову, что мужчина – будь он хоть трижды чех! – способен ловко управляться с утюгом или сапожной щеткой. Йозеф и знать не знал, что стал объектом сплетен и обсуждений, и упустил шанс быть принятым в «лоно семьи».

Его интересовали только вести с родины. Поначалу он каждое утро покупал «Л’Эко д’Альже» [33] , но международные новости не слишком волновали эту газету. Главное место отводилось воспеванию роли Франции в отношениях с другими странами. Подписанное в Мюнхене соглашение практически не упоминалось, Чехословакию «переварили», а в действиях назначенного фюрером наместника – рейхспротектора – неожиданно обнаружилось много «положительных аспектов».

Отец писал Йозефу короткие письма, сообщая, что дела в Праге идут как нельзя лучше. Половину квартиры теперь занимает немецкий офицер (к великому неудовольствию мадам Маршовой – она даже разговаривать с ним не желает!), ставший его пациентом. Через какое-то время письма стали приходить реже, а иногда и вовсе терялись в пути. Сам Йозеф обычно сочинял послания отцу в тишине Ботанического сада, которую изредка нарушали крики мальчишек, игравших в ковбоев или индейцев.

33

«L’Echo d’Alger» – «Алжирский вестник».

Я давно не имею от тебя известий и очень надеюсь, что ты здоров и благополучен. Не помню, упоминал ли в предыдущих письмах, что из моей комнаты открывается изумительный вид на море. Вернее будет сказать – на кусочек моря, остальное заслоняет дом. Из Ботанического сада, где я сейчас нахожусь, тоже видна синяя гладь воды, моментами кажется, что сюда доносится рокот волн. В следующий раз куплю открытку, чтобы ты смог насладиться этой красотой. У меня все так же много работы в институте, и я очень рад, что…

Йозеф поднял голову, истощив запас вдохновения. Свежий ветер разметал туман, открыв его взгляду четкие очертания города на фоне бухты.

В это мгновение он ощутил себя первопроходцем, высадившимся на берег неведомой земли.

Далеко, очень далеко, там, где небо сходится с морем, вырисовывалась горная гряда, а может, это была иллюзия, созданная переменчивыми облаками… Йозеф до боли в висках вглядывался в горизонт, но не стал бы клясться, что синеватый массив ему не померещился.

Сразу после прихода в институт Йозеф начал работать над исследованием новой формы овечьего бруцеллеза под руководством доктора Донасьена. Сержан больше ни разу его не вызывал. Встречаясь в коридорах, они коротко кивали друг другу, обходясь без слов. У Йозефа не было никаких отношений с другими врачами команды. Если он входил в комнату, они прекращали разговор, спрашивали, что ему нужно, и ждали, когда он уйдет, чтобы продолжить. Коллеги не задавали новому сотруднику вопросов о его прежней и нынешней жизни. Однажды, в первую неделю работы на новом месте, несколько человек беседовали в институтском саду в тени каменного дерева. Йозеф решил вступить в разговор, но попытка не удалась. В другой раз он поинтересовался у докторов Фолея и Перро, родились они в Алжире или во Франции и где учились, что вызвало у них раздраженное недоумение, как будто этот вопрос был верхом бестактности. Йозефу пришлось извиняться.

Он не знал, как вести себя дальше, и не понимал, чем вызвана подобная реакция. Возможно, этими людьми руководит естественное недоверие к новому человеку? Или существует какая-то иная, неведомая ему причина подобного отношения? Они совершенно намеренно оставляли ему самую неблагодарную часть работы – наблюдение за ходом экспериментов, и он подчинялся, понимая, что такова участь всех «послушников».

На завтрак Йозеф съедал на кухне огромную тарелку еды, приготовленной мадам Морено. Он никогда не возвращался в пансион обедать, и она удвоила его порции, чтобы он мог и вечером подкрепиться как следует. Хозяйка пансиона не делала ничего подобного для других постояльцев, это не входило в стоимость проживания, но к сотрудникам института достойная матрона относилась по-особенному. Они, по ее мнению, работали на благо общества, не жалея ни времени, ни сил, и она считала своим долгом вносить свой вклад в прогресс науки.

Йозеф любил оставаться на работе по ночам, когда остальные возвращались к домашнему очагу. В такие часы институт принадлежал только ему – полностью и безраздельно.

Он бродил по комнатам, изучал карточки с записями контрольных наблюдений, мысленно восстанавливал ход работы, анализировал отчеты, искал другие пути, пытался запомнить методики классификации и организации исследований и исправлял собственные ошибки, стараясь не привлекать внимания патрона. Сержан ничего не упускал из виду и руководил сотрудниками доброжелательно, но строго. Каждый руководитель лаборатории отчитывался лично перед ним. Он невероятно легко переходил от текущей работы к проблемам профилактики малярии и вакцинации новорожденных БЦЖ [34] , от разработки новой вакцины против бешенства и репеллентов от саранчи к использованию растворимых сульфамидов для лечения трахомы и гранулирующих конъюнктивитов. Память никогда не подводила Сержана, он требовал, чтобы все результаты исследований предоставлялись ему без промедлений. Он был альфой и омегой и пользовался непререкаемым авторитетом: никому и в голову не приходило оспаривать его указания. Когда он хрипловатым голосом формулировал гипотезу, ее начинали разрабатывать немедленно, но, если высказывал сомнение, опыты тут же останавливали без колебаний и сожалений. Сержан уже сорок лет правил институтом как абсолютный монарх.

34

Прививка БЦЖ нужна для профилактики туберкулеза у детей.

Йозеф три недели работал над сывороткой против овечьей оспы, часами не отходил от микроскопа, так что едва мог разогнуться, точно следовал протоколу, но ничего не выходило. Вопросы он задавать не решался и продолжал проводить оспенные тесты в установленном порядке.

Однажды утром Сержан застал своего сотрудника спящим на раскладушке в овчарне, где он наблюдал за привитыми животными. Йозефа разбудило блеяние барана, он открыл глаза и увидел Сержана, который внимательно ощупывал животное.

– Похоже, наш подопытный в полном здравии, – с довольным видом заметил директор института.

– Вы так думаете? – осмелился спросить Йозеф.

– То, что ввели этому красавцу, его не убило, вот и хорошо.

Они отправились на кухню, Йозеф взял две большие пиалы, разлил кофе, и они выпили его в полном молчании, потом Сержан спросил:

– Вам нравится то, чем вы занимаетесь, Каплан?

– Конечно, мсье, работа очень интересная. Жаль только, что меня пока не приняли в команду. Видимо, приглядываются…

– Пока не закончится испытательный срок, другие врачи не будут относиться к вам как к равному. Стать членом «конгрегации» не так-то легко. Держите удар и терпите. Вы хорошо устроились?

– Мне нравится пансион, хотя я там только ночую. Мадам Морено хорошо готовит.

– Вы до сих пор обитаете в этом жалком заведении? Сущее безобразие!

Сержан встал и вышел, не сказав больше ни слова.

Во второй половине дня Йозефа посетила мадам Арман и сухим тоном сообщила, что завтра после двенадцати у него назначена встреча с заместителем директора института по хозяйственной части.

– Когда снова захотите пожаловаться, обращайтесь прямо ко мне, – закончила она и удалилась, не дав Йозефу возможности оправдаться.

Алжир, город-загадка. Йозеф никогда не ходил дальше газетного киоска на углу Лионской улицы – «слишком много работы, нет времени для праздных прогулок».

Он не испытывал желания узнавать этот город – предпочитал оставаться чужаком, посторонним.

Йозеф сказал мадам Арман: «Я не хочу переезжать – нет времени всем этим заниматься, и пансион Морено совершенно меня устраивает!» – но она ответила, что каждый врач-стажер имеет право на служебную квартиру и нет никаких причин нарушать заведенный порядок. Йозеф долго ехал на троллейбусе, вышел у Оперы, немного погулял, ошибся направлением и заблудился – улицы ничем не отличались одна от другой, толчея была как в Париже, прохожие торопились по своим делам, так что задать вопрос получилось не сразу.