Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина

Место знакомства Лиды и Аркадия было самое банальное и самое очевидное для них – библиотека. В тот день они оказались рядом друг с другом в книжной очереди. Серошейкину принесли несколько необходимых книг и он уже доставал формуляры, ставя дату и подпись. Но уважаемая библиотекарь затребовала студенческий билет. Аркадий запустил руку в боковой кармашек портфеля, билета там не оказалось. Потом Аркадий стал шерстить в других отделах между тонкими брошюрами и тетрадями. Билет не находился. Может быть, еще одно мгновение, и Серошейкин его нашел бы, но Лида опередила событие, предложив взять книги на свой номер. Обернувшись на робкий женский голос, Аркадий увидел знакомое пунцовое лицо: «Спасибо!», – произнес он, улыбаясь. Она так близко видела его глаза. Изумлял их необъяснимый цвет, ни голубой, ни зеленый, может быть, его можно было назвать цветом морской волны, но очень темный, с янтарными пятнышками на радужной оболочке. Аркадий улыбался, а Лиде казалось, что сам Серошейкин исчез, растворился в воздухе и нет больше ничего кроме впивающихся в нее глаз и размашистой улыбки.

Тогда, на третьем курсе, они часто гуляли по зеленым городским паркам и скверам. Аркадий много философствовал, делился с Лидой идеей будущих произведений и она увязла в его размышлениях над смыслом бытия с неиссякаемой тоской о прошлом. С этого времени она уже представить не могла иного исхода, кроме того, как только быть с любимым вместе навсегда.

Теперь же в душе Лиды жила мечта о ребенке. Она часто представляла, как будет читать малышу книжки, как научит его любоваться красотой самых обыденных и удивительных вещей: капельками росы на утренней траве, пением птиц, радуге и всему тому, чем окружает природа человека, как вместе они будут ездить на карусели, смеяться, есть мороженое и сладкую вату. Лида так явно представляла свои мечты, что, когда возвращалась в реальность, в душе возникало ощущение утраты. В такие моменты наступало чувство острого одиночества и тоски. Ей хотелось скорее выйти на воздух и дышать, дышать полной грудью, чтобы заполнять образовавшуюся пустоту. Лида никогда не заводила разговор о ребенке с Аркадием. Быть может, потому, что жалела мужа и не хотела отвлекать его мысли, а может, потому, что ждала этого разговора от него самого.

Выплеснув на Лиду весь поток несвязной информации о сегодняшнем дне, Аркадий наконец-то выдохся и добавил спокойно: «Я смогу хорошо писать только тогда, когда сам испытаю то, о чем пишу. Это моя правда, а писатель должен говорить только правду».

Он растерянно, с недоумением, будто оторвал приклеившиеся ладони от локтя жены, медленно опустил руки и добавил: «Как же я раньше не понимал! Вот от чего не получалось. Я был недостоин, я не осознавал сути предназначения. Лида, ты понимаешь?»

– Понимаю, – ответила Лида.

На самом деле она не знала, понимает или нет, но Лида верила в его талант, в его ум и никогда не думала даже на мгновение о его безумстве.

Аркадий продолжал:

– Мне нужно вдохновение, мне нужны эмоции, мне надо что-то сделать, – он резко погрустнел, на лице показалась гримаса печали, – дело обстоятельное, надо подумать.

Вновь сел за стол перед открытым ноутбуком, но уже не читал, а смотрел в окно, опершись подбородком на свою ладонь. Лиде хотелось подбодрить, поддержать мужа. Она стала говорить о том, что все у него получится, что он человек с тонкой духовной организацией и вдохновение не заставит себя ждать. Но Серошейкин не слышал слов, как будто вокруг него образовалось защитное поле, которое отражало всяческий звук, доносящийся извне.

За окном увядали виноградные листья. Они напомнили о скоротечности времени. Аркадию стало страшно от того, что он не успеет написать свой главный текст. Ему не хотелось уходить их жизни простым сочинителем, он желал стать частью истории, искренне веря в свое предназначение.

Пока Серошейкин копался в своих воспоминаниях, пытаясь найти нечто, что могло дать жизнь его рассказу, Лида, переодевшись, готовила ужин, бросая в бурлящую воду любимое блюдо всех времен и народов – пельмени. Аркадий, со свойственной особенностью хаотичности мыслей, никак не мог сосредоточиться. От воспоминаний о своем детстве, когда он лазил по чердакам, отыскивая интересные, как казалось ему, предметы, ловил бабочек и пчел, рассматривал их под лупой, он переходил к размышлениям о бытии:

«Ведь человек любопытен, как животное. Те же инстинкты и, впрочем, потребности те же. Только нам еще и мнение окружающих важно. Вот кот, он ведь выполняет свое предназначение – ловит мышек и всякие там непотребства творит. И его не интересует, плохо он делает или хорошо. Никто не скажет про него из других кошек и котов, что такой-сякой живет не так, как надо. Да и вообще в жизни все относительно: «как надо» или «как не надо». Где критерии? Что было нельзя пятьдесят лет назад, сейчас – можно. Значит, кто-то устанавливает границы не только социальные, но и временные…

Да, погода хороша. Второе лето. Все-таки осень – прекрасное время года.

«Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора –

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

Ну о чем, о чем написать?»

Голова шла кругом. Аркадий перебивал сам себя, что-то пытался печатать, тут же удалял, набирал текст, стирал, вновь смотрел в окно. В такие моменты для него ничего не существовало, был только тот мир образов, которые приходили в голову и Серошейкин блуждал среди них.

От размышлений становилось жарко, хотелось пить. Аркадий поплелся за чашкой к деревянному шкафу, который всякий раз оповещал протяжным скрипом жильцов дома о том, что из него что-то брали. Наливая воду из кувшина, Серошейкин вспомнил мягкий сладковатый вкус воды, которую пил давным-давно у своей бабушки из ребристой алюминиевой кружки с эбонитовой ручкой. Почему-то именно в ней вода обретала тот самый вкус. Серошейкину тотчас захотелось написать об этом. Не сделав и глотка, он вернулся за стол. Едва вдохновение воплотилось в пару строк, как на ум пришел рассказ о шраме, который оставила та же самая кружка на губе его матери. Аркадий убрал руки с клавиатуры замечая, стоящую рядом тарелку с ароматным кушаньем. Он поднял голову, произнося с явной озадаченностью: «А может, мне руку сломать, а Лид?»

В этот момент Лида не знала, смеяться или плакать над этими словами. Что это, шутка или умопомрачение? Она стояла с растерянным и недоуменным видом, медленно вытирая полотенцем блюдце.

Продолжая свою тираду, Серошейкин вновь пошел к шкафу, достал с верхней полки стеклянную бутылочку уксусной эссенции: «По-моему, неплохой рассказик получится. Напишу, как все в больнице устроено, как отношение, как врачи. Только правду, ведь неправду нельзя. Напишу, каково это – с одной-то рукой жить».

Уксусная приправа к пельменям – семейная гастрономическая традиция, перекочевавшая от матери к Аркадию. Поскольку уксуса дома не было, Аркадий решил развести эссенцию. Машинально, не замечая своих действий, он уверенным движением налил кислоту в злосчастную кружку и жадно отпил из нее. Холод и жар мгновенно охватили Аркадия. Едкий кислый запах ударил в нос, во рту пересохло, ощутился зловредный вкус уксуса. Горло запершило, захотелось кашлять, Аркадий почувствовал нарастающую тошноту. Рефлекторно он схватился за крышку обеденного стола, наклоняясь всем телом вперед, высунул порыхлевший язык и часто задышал.

Ошарашенная сценой, происходившей у нее на глазах, Лида сделала то, что первым пришло на ум. Схватила стакан, наполнив его до краев водой из-под крана, с возгласом: «Пей!», – всучила в руки Аркадия. Он жадно опустошил его, поперхнувшись, закашлялся. В этот момент Лида лихорадочно гуглила первую помощь при отравлении уксусной кислотой, наткнувшись на то, что необходимо выпить масло. Быстрыми движениями она выдернула липкую бутылку растительного масла из шкафа и впихнула ее горлышко в рот Аркадия. Ничего не понимая, но не сопротивляясь, он сделал несколько глотков. В горле закололо. Лида вызвала скорую.