Удобный случай

Я вытер лицо.

— Я в жизни не украл ни цента, — сообщил я. — Боб, я за пятнадцать лет даже от контрабандистов не взял ни гроша.

— Как и я, — кивнул Коретти, — но речь не идет о чаевых в полсотни долларов. Речь идет о четырехстах тысячах. Такой случай подворачивается всего раз в жизни. Всего раз, Арни.

— Знаю, Боже! Один раз!

Дождь усилился, а ветер заносил ледяные капли через окно. Я ощущал на разгоряченном лице холодную воду.

— Слишком большой риск, — сказал я. — Ужасный риск.

— Да, риск, — подтвердил Коретти. — Но четыреста тысяч? За такие деньги можно рискнуть. Дело может выгореть, Арни.

— Будет расследование.

— Что они могут доказать?

— Гиббонс наверняка видел чемодан, когда Фельдштейн заявился в отель. У них возникнут подозрения.

— Но что они могут доказать, Арни?

— Нельзя же вечно прятать эти деньги. Они все поймут, как только мы станем их тратить.

— Если понемножку, — сказал Коретти. — Буквально по капле. Деньги пришли от букмекеров, и они, прежде всего, грязные. Никаких возможностей отследить их.

— И все же можно попасться, — настаивал я. — Ты давно работаешь легавым, как и я, Боб. Губят мелкие вещи, неожиданности. Сам знаешь. (Коретти облизнулся.) Нас отправят в тюрьму. А что будет с семьями?

— Я как раз думаю о семье, — возразил Коретти. — Думаю о всем том, что они могли бы иметь, а я не могу дать. Я об этом всегда думаю, Арни.

Пятнадцать лет, подумал я. Пятнадцать лет, а я даже не прикарманил штраф. Мои глаза не отрывались от денег. Я смотрел на деньги и, как Коретти, думал о счетах, о телефонных звонках и посланиях кредиторов, о готовой одежде, о тщательно планируемом недельном бюджете, о поганой боли, терзавшей брюхо.

Я думал обо всем этом и о пятнадцати годах безупречной службы честного полицейского. Об убеждениях человека, об образе жизни, который он себе выбирает, о том, что происходит, когда надо всем этим пожертвовать, об удачном выпадении костей, и понял, что человек, который переступает через себя, идет к собственной гибели. Я закрыл глаза и увидел улыбающееся лицо Джерри и лицо сына. Открыл глаза, глубоко вздохнул и сказал Коретти:

— Нет, черт подери, не могу. Не пойду на это.

— Арни…

— Нет, Боб. Нет.

Я подошел к кровати и уставился на деньги. Потом поспешно, почти в ярости, запихнул все в чемодан и резким движением захлопнул крышку. Выпрямился и поглядел на Коретти.

— Пойду вызову бригаду, — сказал я. — Вызову бригаду и скажу об этих деньгах. Назову всю сумму до последнего доллара. Вот, как все будет, Боб. Иначе быть не может.

Наши глаза встретились. Мы долго глядели друг на друга, потом я отвернулся, вышел в коридор, спустился вниз, ощущая чемодан у бедра. Я ни разу не обернулся. Чарли Гиббонс был в вестибюле, глядя на меня широко открытыми глазами. Он начал задавать вопросы, но я бесцеремонно прошел мимо, залез в машину и бросил чемодан на заднее сиденье. Потом вызвал Дворец Правосудия и сообщил о случившемся.

Я сидел в машине и ждал бригаду. Я просидел в машине пять минут, прежде чем появился Коретти. Он подошел к машине, сель за руль, потом после долгого молчания спросил.

— Позвонил?

— Да.

Новое молчание. Потом Коретти сказал:

— Боже, я едва тебя не убил, когда ты взял чемодан и вышел в коридор. Едва не выстрелил тебе в спину.

Я зажмурился.

— Ты не понимаешь? — продолжил Коретти. — Я едва тебя не убил. Мы дружим уже десять лет, а я тебя чуть не убил!

Я втянул воздух, потом медленно выпустил его из себя.

— Такие деньги странно действуют на людей.

— Наверное, ты прав. Не знаю. Быть может, все получилось бы. Никогда не знаешь. И, быть может, это лучшее решение. Я так перепугался из-за того, что произошло наверху. Я думал, что знаю себя, Арни, но теперь сомневаюсь. Я уже ни в чем не уверен.

— Мне тоже было нелегко, Боб.

— Знаю, — кивнул Коретти. — Думаешь, я не знаю?

— Самое лучшее для обоих, забыть о случившемся.

— Не знаю, смогу ли.

Моя рука затряслась. Я сунул ее в карман рубашки, чтобы достать сигарету. Пачка была смята из-за падения на лестнице. Коретти, не сказав ни слова, протянул мне свою пачку, и я взял сигарету. Наши глаза вновь встретились, но мы почти тут же отвернулись друг от друга.

Я закурил и глубоко затянулся. Выждал. Никакой боли. Я глядел на дождь, потом еще раз затянулся — в желудке вспыхнула жгучая боль. Я вскрикнул и стал валиться набок. Коретти протянул ко мне руку, и больше я ничего не видел. Только на границе сознания остался визг тормозов, затихавший в беспросветной ночи.

В глаза ударил яркий, ослепительный свет, и я отвернулся, пытаясь уйти от него. Услышал голос: «Заканчивается действие анестезии».

Я повернул голову, открыл глаза. Вначале ничего. Свет надо мной был таким ярким, словно я глядел на солнце, но солнце вскоре погасло, и через некоторое время я начал видеть.

Я сразу увидел Джерри. Она сидела на белом металлическом стуле рядом с постелью. Заметив, что я открыл глаза, она заплакала, и ее слезы обожгли мне щеку.

— Арни, — выдохнула она. — Арни.

Ее лицо спряталось на моей шее.

В носу стоял отвратительный запах антисептика. Потом я увидел врача. Он стоял у постели рядом с круглолицей медсестрой с коровьими глазами. Этот врач лечил мою язву.

Я уставился на него.

— Что случилось? — спросил я.

— Именно то, против чего я вас предостерегал, — холодно ответил врач. — Прободение язвы. Вам сильно повезло, мистер Кельстром.

Я ощупал рукой живот. Сплошные бинты. По шее текли горячие слезы Джерри. Я погладил ее по волосам.

— С язвой не шутят, мистер Кельстром, — продолжил врач. — Если бы сразу послушались меня, когда я сказал, что надо оперироваться, ничего бы не произошло.

Я передернул плечами.

— Сколько времени мне еще здесь валяться?

— Оправляться после прободения язвы придется долго. От полугода до года в зависимости от…

— От полугода до года! Я не могу так долго лежать здесь! У меня семья. Как мне прокормить семью, если я буду валяться на больничной койке?

— Мне жаль, мистер Кельстром, но у вас нет выбора.