Уездный город С***

— Так точно, — сквозь зубы процедила девушка, вытянувшись во фрунт. Скулы её побелели от гнева, а глаза, напротив, грозно потемнели. — Разрешите идти?

— Идите, — устало вздохнул Чирков.

— Погодите, Аэлита Львовна, — окликнул её поручик. Обернулся к полковнику. — Разрешите? — Дождавшись кивка, вновь обратился к девушке: — Соберите, пожалуйста, всех служащих уголовного сыска, которые сейчас в городе, — попросил ровно, но осёкся, замялся и снова озадаченно посмотрел на полицмейстера: — Только вот… где?

— В двадцать третьей комнате, — пришёл тот на выручку с тяжёлым вздохом. — Там уголовный сыск и квартирует.

— Ладно, — ворчливо отозвалась Брамс и вышла. О протесте с представлением из себя вымуштрованного солдата она, по всему видать, забыла.

— Вы не сердитесь на Алечку, Натан Ильич, — со вздохом проговорил Чирков. Грузно опустился в своё кресло, упёрся взглядом в графин, побарабанил пальцами по столу, потом снова вздохнул и продолжил. — Поймите меня правильно, она хорошая девочка, умница, но чудачка. Вроде бы и ничего, но иной раз такие вот коленца выкидывает. Порой мнится, будто смеётся она надо всеми, нарочно гадости делает, уж и зла на неё не хватает, а вдругорядь глянешь — и ясно, что нет в ней пакостности никакой, она словно в самом деле не понимает, за что на орехи получает. Как дитя малое, ей-богу! Да у ней и батюшка такой, Лев Селиваныч, тоже чудак изрядный. Но Лёва помягче — тихий, даже робкий, а в Алечке ну точно бес какой сидит. И в кого она такая, ума не приложу!

— Будьте покойны, Пётр Антонович, и в мыслях не было сердиться. Вы точно заметили, она будто дитя. Но неужели супруг её…

— Господь с вами! — полицмейстер устало махнул на Натана обеими руками. — Был бы супруг, и мыслей бы дурных, глядишь, не было. А у ней то учёба, то сыск… Нет, поймите меня правильно, она и в самом деле лучшая во всём городе, если не в губернии, но… Эх, ну не бабское ведь это дело! Государю-императору оно, конечно, виднее сверху, что для страны верно будет, да только, скажу между нами, бабе работа — дом, семья, детишки. Рукоделия всякие, — продолжил Чирков, понизив голос на полтона и опасливо поглядывая на дверь, словно ждал возвращения разъярённой девицы Брамс или вторжения кого похуже. — Да хоть бы в гимназии преподавать или пусть в институте лекции читать! А то преступники! Да ещё тарантас этот её, прости Господи… — он перекрестился и едва не сплюнул.

— Какой тарантас? — растерянно спросил поручик.

Нынешние откровения полковника были Титову куда интереснее прежних городских баек. Всё-таки что бы ни думал об этом сам Натан, а с Аэлитой ему впредь предстоит работать, и выяснить кое-какую информацию о ней было нелишне. Остальные служащие и уже, считай, подчинённые, конечно, тоже интересовали Титова, но — в куда меньшей степени. Офицер с трудом мог представить, чтобы в уголовном сыске С-ской губернии собрались одни исключительные экземпляры вроде девицы Брамс; нет, Натан готов был биться об заклад, что кого-то более удивительного не встретит не только в сыске, но и во всём Поречском отделении Департамента полиции.

Но полковник, видать, решил, что излишне разговорился, и в ответ лишь махнул рукой и вымолвил мягко, покровительственно:

— Идите, Натан Ильич, там уж небось собрались все. С Богом!

Поручик, конечно, не стал настаивать. Поднялся с места, забрал фуражку, сиротливо лежавшую до сих пор во втором кресле, с коротким кивком щёлкнул каблуками и, по-военному чётко развернувшись через плечо, подошёл к двери. Но на пороге всё же замешкался и обернулся к хозяину кабинета.

— Пётр Антонович, — привлёк он внимание задумчиво созерцавшего графин полковника и продолжил твёрдо: — Обратитесь к лекарю. Сегодня. Сердце — не шутки.

— Идите, Натан Ильич, идите, — чуть поморщившись, отмахнулся полицмейстер.

Дольше мозолить глаза начальству было не только неуместно, но даже вредно, так что Титов вышел и отправился на поиски двадцать третьей комнаты, решая на ходу новую задачу нравственного выбора: стоит ли настоять на своём и направить Чиркова к лекарю или не лезть не в своё дело. Поручик прекрасно знал такую породу немолодых деятельных людей, полагающих себя юными до самой могилы: полицмейстер наверняка уже выкинул из головы рекомендацию младшего офицера, отлегло — и ладно, и возможности повлиять на него Натан не имел.

В итоге Титов всё-таки решил, что, коль скоро он проявил участие и взял на себя некоторую ответственность за полковничье здоровье, стоит довести дело до конца. Сердце у полицмейстера в самом деле оказалось ни к чёрту, и того, что сумел подлатать поручик, вряд ли хватит надолго. Натан всё же не врач, и хоть владел даром в достаточной мере, был не столь силён и искусен, чтобы за один раз исправить проблему, зревшую годами.

Однако пока мужчина блуждал сумеречными, высокими и гулкими коридорами старого здания, заляпанными пятнами тусклого света от слабых ламп накаливания в мутных плафонах, одна полезная мысль насчёт начальственного здоровья появилась: поговорить об этом с девицей Брамс. Если сама она вряд ли сумеет оказать влияние на старшего родственника, то всяко с большей вероятностью подскажет верный подход.

Глава 2. Сыскная контора

Аэлита же с момента, когда за её спиной закрылись двери кабинета полицмейстера, вдохновенно негодовала или, вернее, старательно дулась на дядю.

Он ведь отчитал её как несмышлёную девчонку перед этим столичным хлыщом, кой чёрт только принёс его именно в этот город! И отчитал, что самое обидное, на ровном месте, она же не сделала ничего, стоящего подобной отповеди. Ну сказала колкость, так ведь Титов — так, кажется, его фамилия? — первый начал! Да ещё поручик, даром что франт и шовинист, как большинство военных, кажется, среагировал куда спокойней. И стоила ли подобная мелочь такой выволочки?

Однако если глянуть глубже, то можно было обнаружить, что Аэлита куда больше сердилась на саму себя, только гордость мешала в этом признаться.

Когда Чиркову неожиданно стало плохо, Брамс растерялась и ужасно перепугалась, и не окажись в то мгновение рядом нового офицера, неизвестно, чем бы всё закончилось: девушка, может, и на помощь позвать не догадалась бы, так и стояла статуей посреди кабинета.

Аэлита, разумеется, радовалась, что всё обошлось — она не желала зла дяде, — но сердиться на поручика, оказавшегося таким решительным и сообразительным, это не мешало, даже больше укрепляло девичью обиду.

Будучи, несмотря на свойственный всем вещевикам математический склад ума, натурой порывистой и романтичной, даже где-то мечтательной, Аэлита с детства зачитывалась приключенческими романами и, разумеется, грезила о том, чтобы оказаться на месте героев. Она сердилась, когда книжные персонажи ошибались, терялись, совершали глупости. Она точно знала, что в щекотливой ситуации непременно сохранила бы холодный ум и твёрдую руку. Она в уголовный сыск-то пошла только для того, чтобы окунуться наконец в гущу захватывающих событий, и ужасно страдала, что С*** — тихий провинциальный город, в котором за два года её службы не произошло ни одного по-настоящему загадочного и опасного события, кое позволило бы ощутить себя книжной героиней, да и дел, в которых требовалась её помощь, прежде не случалось.

А вот сейчас, когда чаяния её были услышаны и обстоятельства сложились пусть не романтичным, но тревожным образом, оказалось, что героиня из Аэлиты — так себе. Может быть, даже похуже книжных.

Брамс раз за разом в мыслях возвращалась в минувшие мгновения, в красках представляла верные действия, которые могла бы совершить, и расстраивалась ещё больше, потому как шанс был безнадёжно упущен, а героем себя показал петроградец, совсем даже не она. Понятное дело, симпатии к оному это не добавляло. Поначалу показавшийся Аэлите обаятельным, Титов разрушил это впечатление почти сразу, задев больное место девушки, а теперь и вовсе мнился ей на редкость противным, гадким человеком, словно всё это он проделал ей назло, и ещё насмехался над её растерянностью.