Угасающее солнце: Шон`Джир

Дусы поднялись было следом, но Ньюн запретил им.

И они вдвоем покинули холл келов, и спустились вниз по лестнице. Ночь была уже на исходе. Дункан чувствовал холод и боялся предстоящей встречи с катами, женщинами и детьми Дома, и… — Стэн надеялся, что это всего лишь церемония, обычный ритуал, в котором он сможет остаться тихим и незаметным.

Они поднялись в башню Катов; кат'ант встретила их у входа. Она молча провела их внутрь, где на своих циновках и коврах растянулись уставшие малыши, и несколько взрослых мужчин и женщин не спали в возбуждении ночи, рассматривая их из полумрака.

Они подошли к двери в тесный холл:

— Входи, — сказала кат'ант Дункану; тот повиновался и увидел, что холл пуст и устлан коврами. Дверь закрылась; Ньюн и кат'ант оставили его одного в этой мрачной комнате, освещенной масляной лампой.

Тогда он устроился в углу, вначале предчувствуя недоброе, а потом вдруг осознав, что замерз и хочет спать, и что, скорее всего, кат'ейны, испытывая к нему отвращение, вообще не придут. Мысль была горькой, но все же это было лучше, чем неприятности, которые он предвидел. Стэн хотел лишь, чтобы его оставили одного и позволили ему поспать хотя бы оставшуюся часть ночи, и потом ни о чем не спрашивать.

И дверь открылась.

Одетая в голубую мантию женщина шагнула внутрь, неся небольшой поднос с едой и питьем; дверь закрылась за ней, и женщина приблизилась к Стэну и, опустившись на колени, опустила поднос перед ним, и чашки на подносе громко дребезжали. У нее не было вуали, волосы ее были распущены; она была приблизительно его лет и — несмотря на то, что лицо ее, как заметил Дункан в свете лампы, было печально — красива.

С дрожащих ресниц по щекам ее скатывались слезы.

— Тебя заставили прийти? — спросил он.

— Нет, кел'ен. — Она подняла лицо, прежде нежное; теперь на нем застыла упрямая гордость. — Сейчас мой черед, и я не откажусь от этого.

Стэн подумал о том, как ему следует вести себя с ней, и решил соблюдать сдержанность.

— Должно быть, кат будет горько обижена, если мы будем просто сидеть и разговаривать?

Золотистые глаза изучали его лицо сквозь пелену слез. Перепонка мигнула, стряхивая слезы.

— Обидит ли это? — спросил он снова.

Гордость. Честь мри. Стэн видел, как в ее глазах борются обида и доброжелательность. В глазах Ньюна он зачастую видел лишь осторожность.

— Нет, — решилась наконец она, расправляя подол мантии, и через мгновение склонила голову так, что ее подбородок уперся в грудь. — Мой сын будет звать тебя отцом, как и все.

— Я не понимаю.

Она казалась недоуменной, как и он.

— Я хотела сказать, что никому не расскажу о том, что ты пожелал. Моего сына зовут Ка'арос, и ему пять лет. Это лишь вежливость, понимаешь?

— Мы… постоянные?

Она неожиданно рассмеялась, совершенно не задумываясь, как это выглядит со стороны, и смех ее был мягок, и приятным было внезапное прикосновение ее руки.

— Кел'ен, кел'ен… нет. У моего сына двадцать три отца. — Ее лицо вновь стало спокойным и таким же печальным. — По крайней мере, тебе будет удобно. Ты поспишь, кел'ен?

Стэн кивнул, подражая мри, смущенный и уставший, находя это предложение менее тягостным. Нежные пальцы сняли с него зейдх, и женщина с удивлением взглянула на гриву его волос, ибо хотя Дункан, подражая мри, позволил ей отрасти до плеч, волосы его не были жесткими и цвета бронзы, как у ее расы. Женщина коснулась их, не связанная условностями касты Келов, пропустила прядь между пальцами, открыв форму его уха и была изумлена ею.

И она взяла из стоящего на подносе закрытого деревянного блюда кусочек благоухающей влажной ткани и очень осторожно обмыла его лицо и руки, успокаивая ожоги от солнца и песка; и, подчиняясь женщине, он освободился от своей мантии и лег, положив голову ей на колени. Она укрыла Стэна его мантией и нежно гладила его лоб, и землянин почувствовал себя далеким от всего мира, и было очень легко забыть обо всем.

Он не хотел этого, думая о том, что его могут обмануть, убить… он старался не уснуть, и в то же время не показать своей настороженности, любой ценой удержать ускользающее сознание.

И все же он на мгновение провалился в сон и, невредимый, проснулся у нее на руках. Он медленно, сонно ласкал ее руку, что убаюкивала его, а потом заглянул в ее золотистые глаза и вспомнил, что обещал не притрагиваться к ней.

Стэн отдернул руку.

Женщина склонилась и коснулась губами его лба, и Дункан смешался.

— Если я вернусь на следующую ночь, — торопливо заговорил он, ибо времени оставалось мало, а ему внезапно захотелось узнать множество вещей о катах… об этой кат'ейн, что была так добра с ци'мри, — если я вернусь снова, могу ли я спросить тебя?

— Любой кел'ен может это сделать.

— Могу я спросить?

Она наконец поняла и взглянула на него смущенно и испуганно… и Стэн истолковал это по-своему и натянуто улыбнулся.

— Я не стану спрашивать.

— Сказать, что ты можешь, было бы бесстыдством с моей стороны.

Совершенно смущенный этим, он лежал, глядя на нее.

Где-то снаружи, в холле катов, прозвенел негромкий веселый звонок.

— Уже утро, — проговорила женщина и стала собираться. Он сел, и она поднялась, и направилась к двери.

— Я не знаю твоего имени, — сказал Стэн, вставая — вежливость землянина.

— Кел'ен, меня зовут Са'эйр.

И она сделала грациозный жест уважения, и покинула Дункана.

Теперь землянин жалел, что ответил ей отказом… жалел, испытывая странное предчувствие… что, может быть, в какую-нибудь другую ночь все будет по-иному.

Са'эйр: словно само утро звучало в этом имени. Женщина действительно была подобна утру.

Его мысли метнулись в прошлое, к Элагу-Хэйвену, к временам невежества и беспечности, и снова к Са'эйр; прошлое показалось ему отвратительными.

Дункан знал теперь, что закон Келов запрещал им причинять какой-либо вред кат'ейнам — ни женщинам, ни детям. И внезапно он почувствовал уверенность в том, что во время этой встречи делал все верно.

И еще он все больше и больше верил тому, что женщина, как она и обещала ему, не предаст его; не станет относиться к нему как к чему-то чуждому, не придет к нему больше в слезах, а будет лишь улыбаться ему.

Ободренные подобными мыслями, он уселся на ковры и обулся, собрал свою одежду, и ремни, и оружие, лежащее в стороне; поднявшись, он оделся, и надел зейдх, которая была гораздо большим, чем мантия, признаком скромности; мэз же он обернул вокруг шеи и перекинул через плечо.