Угличское дело. Кроткий роман

– А хороший был песец. Серебряный. Жаль что отдал.

– Этим жадюгам. – Рыбка сел, зевая.

– Ты их видал? Великая мордопорча. Так что по грехам по грехам Рыбка казак. Подымайся и Ваську подымай или не поднимается?

– Не знаю. Вчера как верблюда пил.

– А он и есть верблюда

– Ну да?

– Только ему не говори.

Пока собрались, пока Ваську растолкали, майский свежий денек прочно утвердился. Каракут взлетел в седло. Левая рука на рукоятке черкесской шашки. Оглянул свой небольшой поезд. Погрозил шутливо Рыбке. Тот качался дремотно и полупьяно среди горбов понурого Васьки. Каракут махнул рукой. Двинулись…

* * *

У Шуйских на Москве богатый двор. Как иначе. Фамилия знатная. Рюриковичи. Второй свежести, а думали про себя… Много чего думали. Иногда совсем крамольное. За что и терпели всем семейством. Не раз и не два. Ссылали Шуйских, казнили часто, а прощали ещё чаще. В 1586 году ввязались Шуйские всем семейством в очередную интригу. Явилась к царю Фёдору депутация от земства с прошением «… чтобы государь чадородия ради второй брак принял, а первую свою царицу отпустил в иночий чин». В первом приближении дело куда как справедливое. 11 лет жили вместе и бездетно царь Фёдор и Ирина Годунова – сестра Бориса правителя. Вместо Ирины предлагали девицу из рода Мстиславских, и то ради чего всё затевалось. Выскочку худородного Бориса Годунова окоротить. По возможности сразу на умную и вредную голову. Борис переиграл хитрую диспозицию. Ивана Петровича Шуйского главу клана, воеводу храброго, победителя Стефана Батория, в Кирило-Белозерский монастырь отвезли. Там он показательно угорел от дыма в собственной келье. А Василий Иванович стал первым в семье и ужом выкружил из смертельной опасности. Год прозябал в Буйгороде в ссылке. Был прощён, но не покорён. В Москву вернулся не тихим, но затаившимся.

Так вот подворье у Шуйских богатое. Стены кирпичные и красные. С намёком. Тоже фрязин строил. Не маэстро Фиорованти. Пониже и пожиже, но по образу и подобию. У тяжёлых в свейском железе ворот два здоровенных холопа бездельем мучались. Смотрели на улицу. Прохожих задирали. Отворот и Укорот их на княжьем дворе прозвали. А христианских своих имен они стеснялись.

– Не туда идёшь, карасик. Сюда ходи. Здесь слаще. – орал, надсаживался Укорот. Крутил похабно пороховой рог на цепке у широкого расписного золотой нитью пояса. Скользящая мимо молодка статная и купчистая насыпала озорно и дерзко в ответ.

– Да что с тебя взять? С холопа смиренного. Что мы с тобой делать будем? Ворота подпирать на пару?

– Смотря чем подпирать. – не унывал Укорот.

– Куда тебе. У тебя вся сила в язык ушла. Байбаки рязанские.

– Брось, Укортище. – Окорот хлопнул товарища по ленивому животу. – Гляди, тютя, едет.

Окорот схватил за уздцы крестьянскую лошадку. Тащила она за собой скрипучую телегу с ражим мужиком. В бороде, армяке и с рыжей глупостью в круглых глазищах.

– Куды? – ловко, по-хозяйски спросил Окорот.

– Туды. – ответствовал мужик степенно.

– Куды туды? – настаивал Окорот.

Мужик не уступал.

– Туды куды.

– Туды? – Окорот спуску не давал, а мужик в своем праве и это чувствовал.

– Туды.

Сдался Окорот. Отпустил уздцы и посторонился.

– Туды? Туды можно. Если бы куды… Езжай, тетёха.

Мужик лошадку приложил кожаной плетёшкой и поехал. Аж светился, что москалю вломил, как Половин Целикович. Окорот смотрел вслед и приговаривал.

– Вот где, балабол. Не заткнёшь. Что там?

Пока Окорот разговоры разговаривал, Укорот в телеге мужика шуровал. И с прибытком. Через ворот залез под рубаху и показал опасливо разлапистый щучий хвост.

– Ух ты, какая жирная да приличная. – подивился Окорот. – Чисто Меланья Патрикиевна с Арбату. Эта даже на рожу пригожей.

Не успели они порадоваться как одна из створок тяжёлых высоких ворот открылась и на улице появились красиво ряженные всадники на крупных немецких конях. Между ними ехал преувеличенно, выше самого высокого края лицемерия, бедно одетый, тщедушный человек на хрупкой лошадке. У человека были пронзительные, всё подъедающие глаза. И честно добытую щуку он замеьтил сразу.

– Что это у тебя, Укорот? – голос у князя Василия Ивановича был высокий и низкий. Такой. Как все у князя. Подчиненный. Укорот, не будь дураком, сразу на колени бухнулся и щуку перед собой на руках держал.

– Вот, княже. Расстарались. Из воздуху добыли.

Василий Иванович разлепил тонкие, бледные губы.

– Узнаю московский воздух. В поварню снесите. От царя вернусь, попробую.

Они посмотрели почтительно как поезд князя исчез в ворохе московских улиц, а потом Окорот сказал.

– Мне бы князем…Никогда бы так. Что же это у своих же холопов перед всей улицей отбирать. Никакой чести.

Укорот не согласился. Дальше глядел.

– Да, что там понимать. Пановать не холопствовать. Там все навыворот. Так уцелеешь.

* * *

Углич. Не боевые «украинные» стены а вполне себе мирные внутренние городские стены. Сушилось белье, а кое-где проломы были неряшливо заделаны досками и заросли кустами да травой. Тусклая деревянная икона над ржавыми воротами. У торговой дороги, ведущей в город, совсем молоденький стрелец Торопка в кафтане и с бердышом, начищенном до блеска. Он охранял женщину, по шею закопанную в землю. Недалеко девушка Дарья, а с другой стороны, на низенькой скамеечке, сидела бойкая старушка Макеевна, мать стрельца Торопки.

– Торопка, сынок. Может кваску. Солнце как печет.

– Не буйствуйте, мама… Сидите тут и сидите. Дома Зорька не кормлена.

– Ты за нее не сердешничай. За себя горюй. Поставил черт усатый на солнцепеке. Уж я пойду. Пойду старосте губному пожалуюсь. Что же если робкий да неклепистый так и можно? Всем пистоли дали. А где наша пистоль?

– Матушка цыц.

– Не цыцкай на матерю. Разживись в начале, чем цыцкать.

– Я на вас тоже Ракову пожалуюсь. Стоять.

Бердышом Торопка преградил путь Даше. Та протянула кувшин.

– Водички. Напиться.

– Не можно. Принимай назад.

Эту сцену видели Каракут и Рыбка. Движеньем руки Каракут остановил их маленький поезд. Каракут спрыгнул с коня и подошел к стрельцу. Сзади него держался Рыбка. Торопка вперед выставил бердыш.

– Не подходи.

К нему на подмогу бросилась Макеевна.

– Уйди носатый.

– Ты чего, жиночка.

– Думаешь, если у нас пистоли нет так можно? Торопка, дай бердыш.

– Матушка.

Пока они тянули друг у друга бердыш, Каракут склонился над преступницей. Ее глаза были закрыты, но она еще жива. Каракут достал маленькую сулейку. Приложил ее к пересохшим губам женщины.

– Ты что это. Нельзя. – крикнул Торопка.

– Нельзя так нельзя. За что ее?

Из под локтя Торопки выглянула Макеевна.

– Мужа свово казнила, убивица. Пока спал, зарезала.

– Было за что?

.– Коли так. Что с того?

Каракут подошел к Даше. Руку положил на плечо коротко.

– Дочь? Нечего тебе тут делать. Домой иди. Она заснула теперь. Далеко она.

* * *

После того как пополдничали, Битяговский за ухо вытащил Митьку Качалова из-за теплой большой печки. Там Митька, как и положено провинциальному русскому человеку, вознамерился славно всхрапнуть часок, а лучше и другой и третий.