Угол падения

Леонидов, уже не шевелившийся несколько минут, боясь спугнуть неожиданную удачу, решился наконец прервать патетический монолог несостоявшегося автовладельца:

— А из «вольво» вышел кто-нибудь?

— В том-то и дело, что нет. Мужик там сидел, я его видел. В руль вцепился и замер. Ну, мы с Тигрой посмотрели на эти дела да и дальше пошли. Пока гуляли, все так и было: тот тип в «вольво» сидел, а «сааб» и «гольф» рядышком стояли.

— Когда они уехали, не знаете?

— Нет, я домой пошел, телевизор смотреть.

— Ну, спасибо. Очень вы интересно все рассказали. А если мы все это сейчас запишем?

— Да за-ради бога. Мне от милиции скрывать нечего, а в будущем — кто знает — может, и зачтется.

Когда с формальностями было покончено, Леонидов еще раз поблагодарил ценного свидетеля за показания:

— Еще раз спасибо. И желаю вам приобрести наконец свою мечту.

— Разве мечту купишь?

Мужик посвистел своему полосатому бульдогу и пошел к жиденькой деревянной скамейке наслаждаться солнышком и покоем.

А Леонидов спрятал ценные показания и направился с визитом к Ирине Сергеевне Серебряковой, припрятав в рукаве не просто козырную карту, а целого туза. С его помощью он надеялся здорово отыграться.

В квартире Серебряковых было тихо: не работал телевизор, молчал телефон. Дверь открыл худой сонный подросток, несколько минут спустя из темной кухни, кутаясь в теплую вязаную шаль, вышла Ирина Сергеевна Серебрякова. Сейчас, с растрепанными темными волосами, в старом махровом халате и пушистых розовых тапочках, она была похожа на тетку с рынка, торгующую продуктами с переносного лотка. Но чувствовала она себя в таком виде комфортно, как будто вернулась наконец к тому, что ей было предназначено с самого рождения. Выглядела Серебрякова, правда, неважно: под глазами круги, лицо несвежее и покрытое красными пятнами.

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна. Мне очень неловко вас беспокоить, но необходимо уточнить некоторые факты, которые появились в ходе следствия. Не возражаете? Вы в состоянии давать показания?

— Да, со мной все в порядке. Проходите. — Она, как тень, скользнула в свое кухонное гнездо, где в полумраке Леонидов с трудом различил брошенное на диван одеяло и небольшую подушку.

Этот маленький мирок был ее панцирем, защитой от бед и исчезающих иллюзий. Проходя к плите, Ирина Сергеевна машинально поправила несколько кружевных салфеток, провела рукой по листьям стоящих на столе цветов. Казалось, она проверяла реальность этого мира, сомневаясь в том, что он не ушел в небытие вместе с ее покойным мужем.

— Я сварю вам кофе, Алексей Алексеевич? Или, если хотите, есть борщ и какое-то мясо. Вы голодны?

«А ведь она не намного старше меня. Сколько ей: тридцать пять, тридцать шесть? Но не сорок, это уж точно. А ведет себя по отношению ко мне как мать», — подумал Леонидов, с трудом найдя в себе силы отказаться от тарелки борща.

— Нет, спасибо. Только кофе.

Он подождал, пока ароматный кофе не был разлит по маленьким фарфоровым чашечкам. Это был настоящий кофе, не имеющий ничего общего с той бурдой, что разливали по пластмассовым стаканчикам в уличных кафе. Все в этом доме было настоящим: мебель, деньги, люди и миражи.

Они немного посидели молча, и наконец Леонидов решился:

— Я приехал к вам сегодня, Ирина Сергеевна, потому что необходимо выяснить: зачем ваш муж купил двадцать восьмого августа трехкомнатную квартиру в районе Митино?

— Квартиру? Какую квартиру?

— Трехкомнатную квартиру, улучшенной планировки, две лоджии, шикарный паркет, огромная кухня.

— Я ничего не знаю о покупке квартиры. Зачем нам квартира? Какой смысл менять наш район на какое-то Митино?

— Да, действительно! — Леонидов растерялся.

— У вас есть еще вопросы?

— Значит, покупку новой квартиры муж с вами не обсуждал. А то, что он собирается устраниться от дел и передает полномочия Павлу Сергееву, он с вами обсуждал?

— Вот как? — Похоже, удивилась она вполне натурально.

— Вы не в курсе?

— Нет.

— Как и с квартирой?

— Повторяю, о покупке квартиры ничего не знаю. Никакой квартиры не видела.

— Конечно не видели. Вы ведь даже не заходили в дом. Что спугнуло вас тогда, двадцать девятого августа, вашу машину видели возле дома, где ваш муж купил квартиру, о которой вы якобы ничего не знаете?

— Там видели мою машину?

— Темно-зеленый «пассат», металлик.

— Ну, таких машин в Москве, слава богу, десятки тысяч.

— А почему же «слава богу»? Вы правы, таких машин, как ваша, в столице много, но не у всех вмятина на правом переднем крыле. Есть свидетель, который вас видел.

— Вы сказали, что я не выходила из машины. Как мог ваш свидетель меня видеть? Вы говорите чушь.

— Зато теперь вы сказали правду, признались, что действительно были возле того дома на своем темно-зеленом «пассате». Похоже, вы следили за своим мужем?

— Я не хочу об этом говорить. Надеюсь, вы понимаете, что есть вещи, о которых женщине не хочется говорить?

«Где-то я уже слышал сегодня эти избитые слова… Ну конечно же, нечто похожее, только погрубее, сказала Лана, прежде чем признаться в отвратительном шантаже, — подумал Леонидов. — А в чем же собирается признаться жена покойного бизнесмена? Чего она так боится?»

— Поверьте, я слышал немало исповедей, и удивить меня трудно. Если не вы убили мужа, то вам должно быть небезразлично, что убийца разгуливает на свободе.

— Хорошо, я скажу. Мне нелегко признаться, но я рада, что Сашу убили. Это звучит чудовищно, но я рада тому, что он умер моим. И похоронила его я, а та женщина только стояла рядом и не осмелилась подойти.

— Можно ли понимать ваши слова, что вы хотели убить Александра Сергеевича?

— Хотела. Но не убила. Хотя он готовился сломать жизнь мне, моему сыну и еще одному человеку, никак не заслужившему участи остаться без семьи.

Она заплакала, закрывая руками нездоровое отекшее лицо. Алексей ничем не мог ей помочь, разве что выслушать исповедь нелюбимой жены и нежеланной женщины.

— Я расскажу вам то, что не смогу больше никогда и никому повторить. Я хочу это похоронить в том гробу, в который положили Сашу. Звучит очень патетически, знаю. Но мне надо с чего-то начать. Я всю жизнь любила мужа, ничего не получая взамен, я терпела его равнодушие, странности, неприятные привычки. А он не мог простить мне даже малости. Конечно, в любви всегда один любит, другой только принимает эту любовь, но тот, кто принимает, должен испытывать хотя бы благодарность к тому, кто дает эту любовь.