Угол покоя

Я увидел, что сидящий насторожился – не головой шевельнул, как обычные люди, а слегка повернул кресло. Перестал разглядывать себя в зеркало и, тихо переместившись по плиткам на один оборот колеса, прислушался у двери.

– Где он тут у вас? – раздался густой голос Шелли.

– В ванной, – ответил другой голос. – Как ваша мама?

– Вроде бы неплохо. Ей дали дигиталис.

– Сердце, да?

– Вроде бы. Очень больно стало в груди и по руке, пульс неровный такой, то бешеный, то еле-еле, едва прощупаешь. Аритмия, так они говорят. Может, и ничего серьезного, но мы перетрусили. До паники прямо.

Два женских голоса, темный и светлый, осторожно-дружелюбные, осторожно-открытые. Невидимые волны несли их через пустотелую дверь к уху слушающего с неподвижной головой. Светлый голос сказал:

– Представляю себе, как вы напугались. Не стоило вам сюда приходить.

– О нет, все нормально, – сказал темный. – Она сейчас уже ничего. Но беспокоится из-за мистера Уорда. Он ел что-нибудь?

– Да, я приготовила, принесла ему на подносе.

– Отлично. Ему бы ванну теперь.

– Ванну?

– Ему каждый вечер нужна горячая ванна, чтобы боль прошла и он смог спать.

– Понимаю. Хорошо, я прослежу, чтобы он ее принял.

– Он не может принять ванну. Его надо искупать. Он не может с одной ногой сам влезать и вылезать.

– Хорошо, я его искупаю.

– Лучше я. Я знаю, как это делается.

Я не видел лица человека в кресле, слушающего за дверью, но почувствовал липкий пот, который не высыхал на его коже с тех пор, как эта женщина появилась на веранде. Вежливость не ушла из женских голосов, но она была под нагрузкой, могла треснуть в любой момент.

– Вы его… когда-нибудь купали? – спросила Светлая.

– Обычно это делает мама, – сказала Темная.

– Всегда? – спросила Светлая.

– Какая разница? – сказала Темная. – Я знаю как, вы не знаете.

Пауза. В конце концов Светлая сказала:

– Раз вы никогда его не купали, я думаю, я способна справиться не хуже, и мне это чуть больше с руки. В сущности, вам незачем тут задерживаться, мисс…

– Расмуссен, – сказала Темная. – Миссис. И что-то я не знаю, кому это больше с руки. Где вы были все лето, когда мы о нем заботились? Если бы он не хотел нашей заботы – не нанял бы нас.

“Но он и правда не хотел!” – сказал человек, затаившийся за дверью по-крысиному.

– Как я поняла, он нанял вас в качестве секретарши, – сказала Светлая.

“Верно! – сказал человек за дверью. – Твоя мать однажды выгнала тебя, когда ты пыталась войти! Не лезь!”

К его ужасу, дверь распахнулась, и она влезла-таки, откатывая его назад. Она выглядела выросшей фута на два, была огромная и широкоплечая в трикотажной водолазке, под которой ее вольные груди бугрились, как баклажаны, как дыни. Мужчина в кресле попытался было проскочить мимо нее в кабинет, но она преградила ему путь и закрыла дверь ванной на цепочку.

– Так, отлично, – сказала она весело. – Без фокусов у меня.

Он заметался из угла в угол, словно жук в спичечном коробке. Дверь приоткрылась на дюйм, шире не позволяла цепочка, и он увидел лицо Эллен Уорд – она заглядывала внутрь и зло колотила в дверь кулаками. Ванная отзывалась гулко, как барабан.

– Ну-ка, – сказала Шелли Расмуссен и пустила горячую воду.

Заклубился пар, скрывая ее наполовину. Нагибаясь поболтать рукой в поднимающейся воде, она волей-неволей отвернула лицо от пара. Вскинула руку отвести влажные волосы. Досадливо крякнув, подалась назад, стащила водолазку через голову, бросила в сторону и снова наклонилась проверить воду. Огромные груди свесились в ванну, пар обволакивал ее. С жуткой улыбкой она выпрямилась в облаке пара во весь свой девятифутовый рост и уперла кулаки в бока. Ее соски нагло пялились на него, как глаза. Его зачарованный, полный ужаса, загипнотизированный взгляд, казалось, ее позабавил, и она игриво покачала бедрами.

– Так! – воскликнула она. – Давайте-ка на вас посмотрим. Прочь эту одежонку!

Она пошла на него, он катнулся прочь, дернулся, схватился было за цепочку, Шелли бросилась к нему, он отпустил. Эллен лупила по двери снаружи, ванна наполнялась, вокруг все было бело от пара. На одно дикое мгновение его лицо показалось в зеркале, пронеслось размытым пятном жути, и вот она добралась-таки до него. Ее руки на его ширинке, расстегивают молнию, тянут – брюк нет. Он цеплялся за рубашку, но недолго – рубашка сорвана. Сидел беззащитный в одном белье, к ноге примотан мочеприемник, трубка тянется к прорези трусов.

– Ох ты ж! – воскликнула Шелли Расмуссен. – Старый проказник! Так, ну-ка, что за секреты от меня!

Она нагнулась над его креслом, колоссальные груди колыхались в дюймах от его носа, как наполненные водой воздушные шары, она стала отрывать от трусов его обороняющиеся руки. Он отбился было, но она полезла снова. Отбился еще раз, и она схватила трубку и потянула, так что ему пришлось расправить ладони и прикрыть член, выдернутый из трусов, как рыба из воды.

– Ха-ха! – сказала она. – Экий старый проказник!

Он с ужасом почувствовал, что культя стала распухать и подниматься, наполняясь приятным теплом. Она поднималась, пока не встала над его пахом торчком, грубым поленом, ее заштопанный, в рубцах, конец покраснел и раздался. Он увидел восхищенное лицо Шелли Расмуссен. Она рассмеялась мягким хрипловатым смехом и опять протянула руку.

– Нет! – закричал он. – Нет!

Он слабенько помочился в трубку, и тут же громадный обрубок уменьшился, обмяк, опустился. Шелли Расмуссен бросила на культю взгляд, полный отвращения, схватила свою водолазку и вышла. Дверь закрыть не потрудилась, и теперь над ним, глядя вниз, стояла Эллен Уорд. Уголки ее темных глаз покраснели от слез; она прикоснулась к сдутой культе с нежностью.

– Вот видишь, – сказала она. – Не надо было ей. Это мое дело.

Ее лицо наклонилось низко к его лицу, так низко, что видна стала крапчатость радужных оболочек и тушь для бровей на коже под жесткими изогнутыми волосками. Она нагнулась еще ниже, ее губы были нежны на вид, глаза печальны. Глаза выросли, стали огромны, они заняли все поле зрения, заслоняя яркий свет, отраженный от белых плиток, и санитарный фарфор, и пустое зеркало. Все ближе, все больше делались ее глаза, пока, смазанные от близости, в дюймах от его собственных, не стали глазами, какие видит, занятый своим делом, любовник или душитель.

Вот каким был сон, от которого я пробудился полчаса назад в пропотевшей пижаме и с полным мочеприемником, – сон из тех, после каких просыпаются в мокрой от мочи постели, но, к моему смущению, он был похож и на влажное сновидение подростка. У меня, надо сказать, добрых пять минут ушло на то, чтобы убедить себя, что это и правда был только сон, что я всего лишь наполнил мочеприемник, а не испытал семяизвержение, что никого из этих женщин тут не было, что Ада не перенесла сердечного приступа, что Шелли не ввалилась пьяным лесорубом, чтобы изнасиловать меня в ванной. И я задумался, скажу вам честно. Я не такой дурак, чтобы верить, что снящееся мне о других людях сообщает о них некие сокровенные истины, но и не такой, чтобы отмахиваться от того факта, что оно сообщает некую сокровенную истину обо мне.