Уголек в пепле

– Работорговцы ловят лжецов, как пауки мух, – сказал он. – Бояться – это хорошо. Страх делает твою историю правдоподобной. И помни: ты должна молчать.

Я энергично кивнула. Даже если бы мне и захотелось что-нибудь сказать, то вряд ли бы удалось – я была слишком напугана.

Этот работорговец – поставщик душ в Блэклиф, как объяснил мне Кинан, пока мы шли к дому кочевника. Нашему посреднику понадобился не один месяц, чтобы завоевать его доверие. Если он не возьмет тебя для Коменданта, задание будет провалено, так и не начавшись.

Нас проводили во двор, и чуть позже работорговец уже расхаживал вокруг меня, истекая потом от жары. Он был такой же высокий, как кочевник, но в два раза толще. Его пузо выдавалось вперед так, что пуговицы едва держались в петлях его золотой парчовой рубашки.

– Неплохо. – Он щелкнул пальцами, и девушка-рабыня появилась из недр его особняка с подносом и напитками. Работорговец опрокинул одну чашу, намеренно не предложив ничего кочевнику. – В борделе за нее хорошо заплатят.

– Как за шлюху с нее не получить больше сотни марок, – возразил кочевник. Его переливчатый голос обволакивал. – А мне нужно двести.

Работорговец фыркнул, и мне захотелось придушить его за это. Во дворах соседних домов били подсвеченные фонтаны, сновали рабы-книжники. Дом этого толстяка являл собой нагромождение арок, колонн и внутренних двориков. Двести серебряных для него – капля в море. Он наверняка заплатил гораздо больше за гипсовых львов, восседавших по обеим сторонам от входной двери.

– Я надеялся продать ее как домашнюю рабыню, – продолжил кочевник. – Я слышал, ты ищешь такую.

– Да, – признал работорговец. – Комендант наседает на меня вот уже несколько дней. Ведьма продолжает убивать девочек. Нрав у нее как у гадюки.

Работорговец разглядывал меня, словно фермер теленка, и я задержала дыхание. Затем он покачал головой.

– Она слишком мала, слишком юна и слишком красива. Она не продержится и недели в Блэклифе, а искать ей замену – это новые хлопоты, мне они не нужны. Я дам тебе за нее сотню и продам Мадам Мох, что в доках.

Капельки пота стекали по лицу кочевника, хотя внешне оно казалось спокойным. Мэйзен велел ему сделать что угодно, лишь бы доставить меня в Блэклиф. Но если бы он сразу сбросил цену, работорговец мог заподозрить неладное. Если все же он продаст меня в бордель, неизвестно, как быстро Ополчение сможет меня оттуда вызволить. Если же он вообще меня не продаст, мои попытки спасти Дарина пойдут прахом. «Сделай что-нибудь, Лайя, – Дарин снова побуждал меня набраться мужества. – Или я умру».

– Я хорошо глажу одежду, господин, – выпалила я прежде, чем смогла обдумать свои слова.

Кочевник открыл рот, а работорговец посмотрел на меня как на крысу, которая вдруг начала жонглировать.

– И я… я умею готовить. И убираться, и делать прически, – я перешла на шепот. – Я буду… буду хорошей служанкой.

Работорговец осмотрел меня с ног до головы, и я пожалела, что посмела заговорить. Затем его глаза сверкнули хитрым, почти довольным блеском.

– Боишься стать шлюхой, девочка? Не понимаю почему. Это вполне честное ремесло.

Он снова обошел меня, вздернул мой подбородок, пока я смотрела в его зеленые, как у рептилии, глаза.

– Говоришь, умеешь делать прически и гладить одежду? А на рынке сможешь справиться сама?

– Да, сэр.

– Читать ты, конечно, не умеешь. А считать?

Разумеется, я могу и считать, и читать, жирный боров.

– Да, сэр, я могу считать.

– Она должна научиться держать язык за зубами. И придется ее привести в порядок, я вычту это из ее стоимости. Нельзя везти ее в Блэклиф, когда она выглядит как трубочист. Я дам ее за сто пятьдесят серебряных, – подсчитал работорговец.

– Я всегда могу отдать ее в любой патрицианский дом, – возразил кочевник. – Под всей этой грязью девочка чудо как хороша. Уверен, мне за нее неплохо заплатят.

Работорговец сузил глаза. Я испугалась, что человек Мэйзена ошибся, подняв цену. Давай же, скряга, внушала я работорговцу. Раскошелься!

Работорговец достал мешок с монетами. Я с трудом скрыла облегчение.

– Тогда сто восемьдесят серебряных. И не медяком больше. Сними с нее цепи.

Меньше чем через час повозка-призрак уже везла меня в Блэклиф. Широкие серебряные браслеты – их носили рабы – украшали каждое запястье. От ошейника к железной перекладине внутри повозки шла цепь. Кожа сияла чистотой после того, как меня помыли две девушки-рабыни. Мои волосы они собрали в тугой узел так, что болела голова. Меня нарядили в платье из черного шелка с тесным корсажем и юбкой в ромб. Это было самое красивое платье, что мне доводилось носить. И все же я возненавидела его с первого взгляда.

Минуты тянулись. Внутри повозки сгустилась такая тьма, что я чувствовала себя слепой. В таких повозках Империя увозит детей книжников, порой совсем еще крох – двух-, трехлетних, отрывая их, плачущих, от родителей. Никто не знает, что с ними происходит после, где они и что с ними. Повозки-призраки так и называются, потому что тех, кто исчезает в них, больше никто никогда не видит.

«Не думай об этом, – шепчет мне Дарин. – Сосредоточься на своем задании. На том, как ты спасешь меня».

Пока я прокручивала в голове инструкции Кинана, повозка начала карабкаться в гору, двигаясь до ужаса медленно. Жара стала невыносимой, и когда я почувствовала, что скоро упаду в обморок, решила отвлечься, воскрешая воспоминания. Три дня назад Поуп сунул палец в горшок с джемом и засмеялся, когда Нэн стукнула его ложкой. Их смерть – незаживающая рана в груди. Я скучала по раскатистому смеху Поупа, по рассказам Нэн и, конечно, по Дарину. Небеса, как же я скучала по своему брату! По его шуткам и рисункам. Казалось, он знал все на свете. Жизнь без него не просто пустая, а жуткая. Он так долго был моим проводником, моим защитником, моим лучшим другом, что я просто не знала, как быть без него. Мысль о том, что его пытают, причиняла мне страдания. В камере ли он прямо сейчас? Или под пытками?

В углу повозки что-то блеснуло, темное, ползучее. Я хотела, чтобы это оказалось животное – мышь или даже крыса. Но затем существо обратило на меня свои глаза, яркие и хищные. Это снова случилось! Существо оказалось тенью, одной из тех, что я видела в заброшенном доме в ночь облавы. Я сходила с ума! Проклятье! Я закрыла глаза, желая, чтобы тень растворилась. Но она не исчезала. Тогда я ударила ее дрожащей рукой.

– Лайя…

– Убирайся прочь. Тебя не существует.

Тень придвигалась все ближе. Не кричи, Лайя, – успокаивала я себя, отчаянно кусая губы. – Не кричи.

– Твой брат мучается, Лайя, – существо так отчетливо проговаривало каждое слово, будто желало, чтобы я не пропустила ни звука. – Меченосцы пытают его медленно и с удовольствием.

– Нет! Ты существуешь только в моей голове.

Тень засмеялась, будто разбилось стекло.

– Мы реальны, как смерть, маленькая Лайя. Реальны, как раздробленные кости, как вероломные сестры, как ненавистные маски.

– Ты лишь в воображении. Ты моя… моя вина, – я схватилась за браслет матери.

Тень обнажила хищный оскал, подобравшись ко мне на расстояние шага. Но вдруг повозка остановилась, и существо, бросив на меня последний, полный злобы взгляд, исчезло с недовольным шипением. Спустя несколько секунд дверцы открылись. Передо мной возвышались запретные стены Блэклифа. Их мощь угнетала, сводя с ума.