Уголек

К несчастью, бухта Хакимо располагалась в западной части Эспаньолы, в самом сердце региона, захваченного мятежниками. Поэтому все считали, что Охеда и де ла Коса переметнулись на сторону Франсиско Рольдана — вполне логичный вывод, учитывая их прежние раздоры с Колумбами.

На самом деле это было совсем не так. Напротив, гордый Охеда наотрез отказался выполнять приказы алькальда-предателя, и тот даже попытался устроить засаду, спастись из которой Охеде удалось лишь благодаря виртуозному искусству владения шпагой и тому проворству, с которым он поднялся на борт своего корабля.

Таким образом, возникла странная ситуация, когда Охеда контролировал море, вице-король — западную часть острова, а мятежники — восточную, потому что Колумб отказался принимать своего бывшего подчиненного в Санто-Доминго, обидевшись на то, что монархи дали ему разрешение исследовать Новый Свет, который адмирал считал своими владениями.

Охеда и мастер Хуан де ла Коса не испытывали ни малейшего желания затевать свару, они хотели лишь вернуться в Испанию с достаточным числом аргументов, чтобы убедить корону начать покорение территорий, которые они исследовали на континенте.

Но для этого необходимо было загрузить трюмы деревом палу-бразил, чтобы покрыть расходы дорогостоящей экспедиции, раз уж не повезло раздобыть золото.

Однако прошло несколько дней, пока люди Рольдана позволили им ступить на берег и спокойно загрузить корабли желанным деревом. К сожалению, как в свое время в злополучном форте Рождества, населяющие остров малочисленные испанцы снова разделились, теперь уже не на две непримиримые группы, а на три.

Охеда и Хуан де ла Коса не могли показаться в Санто-Доминго, чтобы навестить свою подругу, донью Мариану Монтенегро, и она, со своей стороны, тоже не могла отправиться в Хакимо: ведь в этом случае она рисковала не только навлечь на себя гнев вице-короля, но и попасться в лапы Рольдана, а уж с него сталось бы исполнить свое обещание и повесить ее.

Вот таким запутанным образом обстояли дела, когда накануне Рождества, когда Бонифасио Кабрера как всегда разыскивал Гаитике у дверей таверны «Четыре ветра», к нему приблизился андалузец и едва слышно прошепелявил в ухо:

— Скажи своей хозяйке, что капитан Охеда будет ждать ее на пляже в Бараоне в следующее полнолуние.

Хромой посмотрел на него с явным недоверием:

— Кто ты такой, и почему я должен тебе верить?

— Друг. И капитан приказал показать тебе это... Узнаёшь?

Канарец тут же кивнул, потому что увидел перед собой образок с Богородицей, с которым редко расставался Алонсо де Охеда, Бонифасио миллион раз видел его в прошлом, когда Охеда был частым гостем на ферме в Изабеле.

— Хорошо, — кивнул он. — Мы придем.

Андалузец немедленно растворился в сумерках, и Бонифасио Кабрера вздохнул с облегчением, взял за руку мальчика и отправился домой, совершенно счастливый.

Неделю спустя, в последнюю неделю 1499 года, столетия и целой эпохи — ведь в новом году началось настоящее исследование и покорение четвертого континента — донья Мариана Монтенегро села на камень неподалеку от города Бараона, и когда взошла полная луна, со стороны темнеющего в море корабля на берег причалила шлюпка.

Встреча со старым и дорогим другом, по которому Ингрид так скучала, была пылкой, несколько минут он смотрели друг на друга, как влюбленные, пытаясь отыскать на лицах оставленные временем отметины.

— Вы по-прежнему красивейшая женщина по обе стороны океана, — воскликнул Охеда с искренней убежденностью. — Теперь я понимаю, почему бедняга капитан де Луна никак не может смириться, что потерял вас.... Вы знаете, что он заставил меня целый вечер простоять на табуретке?

— Как это? — удивилась Ингрид. — Расскажите.

Охеда поведал о тех событиях настолько остроумно и без какой бы то ни было обиды, что Ингрид не могла не рассмеяться, хотя рассказ и подтвердил ее страхи, что бывший муж никогда не забудет о мести.

— Значит, он вернется? — спросила она наконец.

— Боюсь, что да, — честно признался Охеда. — После того вечера я пытался его найти, втереться в доверие и убедить, насколько бессмысленна его твердолобость, но у меня ничего не вышло. Его ненависть просто иррациональна, а упрямство сравнимо разве что с упрямством нашего друга адмирала.

— Ну что ж, сожалею, — ответила немка. — Но боюсь, что он и в третий раз напрасно пересечет океан. Когда он будет здесь, я уже уеду.

— Уедете? — встревоженно повторил Охеда. — Куда?

— В Европу. Скорее всего в Мюнхен.

— Почему?

— Долго объяснять, да и незачем. Я потеряла иллюзии, это место и эта жизнь больше не стоят для меня того, чтобы остаться.

— Жаль это слышать.

— А мне жаль говорить, но это так.

Капитан, победивший больше чем в сотне дуэлей и в бесчисленных сражениях, но при этом преклоняющийся перед Богоматерью и всегда не по-солдатски глубоко чувствующий, подошел к кромке воды, а потом вернулся и со странной сосредоточенностью посмотрел на Ингрид Грасс.

— Вы ставите меня в трудное положение, — признался он. — Я ценю вас, как мало кого ценил в этом мире, и ваше счастье для меня едва ли не важнее, чем собственное, потому что я считаю вас самым благородным существом на земле. Поэтому даже не знаю, что сказать и как поступить в такую минуту.

— Ничего не нужно ни говорить, ни делать, — мягко ответила она. — Я очень хорошо вас понимаю и ценю, но, по большому счету, ваши слова уже не могут ни на что повлиять.

— Сомневаюсь.

— Я приняла решение.

— Знаю, — согласился он. — Потому и спрашиваю себя, имею ли право изменить вашу жизнь.

— Лишь я могу ее изменить.

— И я могу, сеньора, — хрипло произнес Охеда. — Я тоже могу изменить вашу жизнь, — он снова помолчал, как будто раздумывал, имеет ли право брать на себя такую ответственность, затем склонился к самому ее уху и добавил: — Так вот, знайте, сеньора, что во время нашего последнего плавания мы с де ла Косой исследовали берега одной прекрасной страны, которую местные жители называют Кокибакоа. Именно в этой стране я хотел бы поселиться навсегда, чтобы обращать в христианство ее народ и строить города, где индейцы и кастильцы могли бы жить бок о бок, а не как здесь, где все уже безнадежно потеряно.

— Так в чем же дело? — спросила она. — Поезжайте туда и оставайтесь. Я хорошо знаю, что вы всегда добиваетесь своей цели, но повторяю, ко мне это отношения не имеет.

— Нет, имеет, — не сдавался тот. — Так вот, во время нашего долгого путешествия мы наткнулись на огромный залив, где стояла красивая деревня, построенная на сваях, словно Венеция. Поэтому я, кстати и назвал ее маленькой Венецией, Венесуэлой, — после этих слов он опять замолчал, словно собираясь с духом, прежде чем произнести роковые слова: — Однажды туда приплыли на каноэ жители соседней деревни — и нисколько не удивились, увидев нас. Более того, они рассказали, что чуть больше года назад у них гостили чернокожая женщина и рыжеволосый гигант, а затем они отправились дальше на юг, в горы, и больше не вернулись.