Угрешская лира. Выпуск 3

1939

Три витязя

Мы шли втроём с рогатиной на словои вместе слезли с тройки удалой —три мальчика,три козыря бубновых,три витязя бильярдной и пивной.Был первый точно беркут на рассвете,летящий за трепещущей лисой.Второй был неожиданным,а третий – угрюмый, бледнолицый и худой.Я был тогда сутулым и угрюмым,хоть мне в игрепока ещё – везло,уже тогда предчувствия и думыизбороздили юное чело.А был вторым поэт Борис Корнилов,—я и в стихах, и в прозе написал,что он тогда у общего кормила,недвижно скособочившись, стоял.А первым был поэт Васильев Пашка,златоволосый хищник ножевой, —не маргариткойвышита рубашка,а крестиком – почти за упокой.Мы вместе жили, словно бы артельно.но вроде бы, пожалуй что,не так —стихи писали разно и отдельно,а гонорар несли в один кабак.По младости или с похмелья —сдуру,блюдя всё время заповедный срок,в российскую свою литературумы принесли достаточный оброк.У входа в зал,на выходе из зала,метельной ночью, утренней весной,над нами тень Багрицкого виталаи шелестел Есенин за спиной.…Второй наш друг,ещё не ставши старым,морозной ночью арестован были на дощатых занарымских нарахсмежил глаза и в бозе опочил.На ранней зорьке пулею туземнойрасстрелян был казачества певец,и покатился вдоль стены тюремнойего златой надтреснутый венец.А я вернулся в зимнюю столицуи стал теперь в президиумы вхож.Такой же злой, такой же остролицый,но спрятавшийдля обороны – нож.Вот так втроём мы отслужили словуи искупили хоть бы часть греха —три мальчика,три козыря бубновых,три витязя российского стиха.

1967

Послание Павловскому

В какой обители московской,в довольстве сытом иль нуждесейчас живёшь ты, мой Павловский,мой крёстный из НКВД?Ты вспомнишь ли мой вздох короткий,мой юный жар и юный пыл,когда меня крестом решёткиты на Лубянке окрестил?И помнишь ли, как птицы пели,как день апрельский ликовал,когда меня в своей купелиты хладнокровно искупал?Не вспоминается ли дома,когда смежаешь ты глаза,как комсомольцу молодомувлепил бубнового туза?Не от безделья, не от скукихочу поведать не спеша,что у меня остались рукии та же детская душа.И что, пройдя сквозь эти сроки,ещё не слабнет голос мой,не меркнет ум, уже жестокий,не уничтоженный тобой.Как хорошо бы на покое,—твою некстати вспомнив мать,—за чашкой чая нам с тобоюо прожитом потолковать.Я унижаться не умеюи глаз от глаз не отведу,зайди по-дружески, скорее.Зайди.А то я сам приду.

1967

Майский вечер Ранняя редакция

Светом солнечным, светом лунным,майскими звёздами освещенане только Люберецкая коммуна —вся наша Родина, вся страна.Солнечный свет. Перекличка птичья.Черёмуха – вот она, невдалеке.Сирень у дороги. Сирень в петличке.Ветки сирени в твоей руке.Чего ж, сероглазая, ты смеёшься?Неужто опять над любовью моей?То глянешь украдкой. То отвернёшься.То щуришься из-под широких бровей.И кажется: вот ещё два мгновенья,и я в этой нежности растворюсь,—стану закатом или сиренью,а может, и в облако превращусь.Но только, наверное, будет скучноне строить, не радоваться, не любить —расти на поляне иль равнодушно,меняя свои очертания, плыть.Не лучше ль под нашими небесамижить и работать для счастья людей,строить дворцы, управлять облаками,стать командиром грозы и дождей?Не веселее ли, в самом деле,взрастить возле северных городовтакие сады, чтобы птицы пелина тонких ветвях про нашу любовь?Чтоб люди, устав от железа и пыли,с букетами, с венчиками в глазах,как пьяные между кустов ходилии спали на полевых цветах.

1937

«Если я заболею…»

Если я заболею,к врачам обращаться не стану,Обращаюсь к друзьям(не сочтите, что это в бреду):постелите мне степь,занавесьте мне окна туманом,в изголовье поставьтеночную звезду.Я ходил напролом.Я не слыл недотрогой.Если ранят меня в справедливых боях,забинтуйте мне головугорной дорогойи укройте меняодеяломв осенних цветах.Порошков или капель – не надо.Пусть в стакане сияют лучи.Жаркий ветер пустынь, серебро водопада —Вот чем стоит лечить.От морей и от гортак и веет веками,как посмотришь, почувствуешь:вечно живём.Не облатками белымипуть мой усеян, а облаками.Не больничным от вас ухожу коридором,а Млечным Путём.

1940

Ржавые гранаты

Мы не однажды ночевали в школах,оружие пристроив в головах,средь белых стен, ободранных и голых,на подметённых наскоро полах.И снилось нам, что в школе может снится:черёмуха, жужжанье майских пчёл,глаза и косы первой ученицы,мел и чернила, глобус и футбол.Мы поднимались сразу на рассвете,сняв гимнастёрки, мылись у реки.И шли вперёд, спокойные, как дети,всезнающие, словно старики.Мы шли вперёд – возмездье и расплата,оставив в классе около стеныстраницу «Правды» мятую, гранату,размотанный кровавый бинт солдата —наглядные пособия войны.

1941

«Вот опять ты мне вспомнилась, мама…»

Вот опять ты мне вспомнилась, мама,и глаза твои, полные слёз,и знакомая с детства панамана венке поредевших волос.Оттеняет терпенье и ласкупотемневшая в битвах Москвыматеринского воинства каска —украшенье седой головы.Все стволы, что по русским стреляли,все осколки чужих батарейнеизменно в тебя попадали,застревали в одежде твоей.Ты заштопала их, моя мама,но они всё равно мне видны,эти грубые длинные шрамы —беспощадные метки войны…Дай же, милая, я поцелую,от волненья дыша горячо,эту бедную прядку седуюи задетое пулей плечо.В дни, когда из окошек вагонныхмы глотали движения дыми считали свои перегоныпо дорогам к окопам своим,как скульптуры из ветра и стали,на откосах железных путейднём и ночью бессменно стоялибатальоны седых матерей.Я не знаю, отличья какие,не умею я вас разделять:ты одна у меня, как Россия,милосердная русская мать.Это слово протяжно и краткопроизносят на весях родныхи младенцы в некрепких кроватках,и солдаты в могилах своих.Больше нет и не надо разлуки,и держу я в ладони своейэти милые трудные руки,словно руки России моей.

1945

Моё поколение

Нам время не даром даётся.Мы трудно и гордо живём.И слово трудом достаётся,и слава добыта трудом.Своей безусловною властью,от имени сверстников всех,я проклял дешёвое счастьеи лёгкий развеял успех.Я строил окопы и доты,железо и камень тесал,и сам я от этой работыжелезным и каменным стал.Меня – понимаете сами —чернильным пером не убить,двумя не прикончить штыкамии в три топора не свалить.Я стал не большим, а огромным —попробуй тягаться со мной!Как Башни Терпения, домныстоят за моею спиной.Я стал не большим, а великим,раздумье лежит на челе,как утром небесные бликина выпуклой голой земле.Я начал – векам в назиданье —на поле вчерашней войныторжественный день созиданья,строительный праздник страны.

1946

Памятник

Приснилось мне, что я чугунным стал.Мне двигаться мешает пьедестал.В сознании, как в ящике, подрядчугунные метафоры лежат.И я слежу за чередою днейиз-под чугунных сдвинутых бровей. Вокруг меня деревья все пусты,на них ещё не выросли листы.У ног моих на корточках с утрасамозабвенно лазит детвора,а вечером, придя под монумент,толкует о бессмертии студент.Когда взойдёт над городом звезда,однажды ночью ты придёшь сюда.Всё тот же лоб, всё тот же синий взгляд,всё тот же рот, что много лет назад.Как поздний свет из тёмного окна,я на тебя гляжу из чугуна.Недаром ведь торжественный металлмоё лицо и руки повторял.Недаром скульптор в статую вложилвсё, что я значил и зачем я жил.И я сойду с блестящей высотына землю ту, где обитаешь ты.Приближусь прямо к счастью своему,рукой чугунной тихо обниму.На выпуклые грозные глазавдруг набежит чугунная слеза.И ты услышишь в парке под Москвойчугунный голос, нежный голос мой.

1946

Мы не рабы

В детские годы в преддверии грозной судьбы,Сидя за школьною партой, веснушчат и мал,Я в букваре нашем заповедь: «Мы не рабы!» —С детскою верой и гордостью детской читал.Дальше вела меня века крутая стезя,Марш пятилеток над вьюжной страною гремел:«Мы не рабы! И рабами не будем друзья!» —Я с комсомольцами в школе фабзавуча пел.Выше шагай по расшатанной лестнице лет,К царству грядущего братства иди напролом.Как же случилось, что я, запевала-поэт,Стал – погляди на меня – бессловесным рабом?Не в чужеземном пределе, а в отчем краю,Не на плантациях дальних, а в нашей стране.В грязной одежде раба на разводе стою,Номер раба у меня на согбенной спине.

1950-е гг.

Воробышек

До Двадцатого до съездаЖили мы по простотеБезо всякого отъездаВ дальнем городе Инте.Там ни дерева, ни тени,Ни песка на берегу —Только снежные олениДа собаки на снегу.Но однажды в то окошко,За которым я сидел,По наитью и оплошкеВоробьишка залетел.Небольшая птаха эта,Неказиста, весела,(есть народная примета)Мне свободу принесла.Благодарный честно, крепко,Спозаранку или днём,Я с тех пор снимаю кепкуПеред каждым воробьём.Верю глупо и упрямо,С наслажденьем правоты,Что повсюду тот же самыйВоробьишка из Инты.Позабылось быстро горе,Я его не берегу,А сижу на Чёрном море,На апрельском берегу…Но и здесь, как будто дома, —Не поверишь, так убей! —Скачет старый мой знакомый,Приполярный воробей.Бойко скачет по дорожке,Славословий не поётИ мои – ответно – крошкиПо-достойному клюёт.

Я отсюдова уйду…

Я на всю честную Русьзаявил, смелея,что к врачам не обращусь,если заболею.Значит, сдуру я навралили это снится,что и я сюда попал,в тесную больницу?Медицинская водаи журнал «Здоровье».И ночник, а не звезда,в самом изголовье.Ни морей и ни степей,никаких туманов,и окно в стене моейголо без обмана.Я ж писал, больной с лица,в голубой тетрадине для красного словца,не для денег ради.Бормочу в ночном бредуфельдшерице Вале:«Я отсюдова уйду,зря меня поймали.Укради мне – что за труд?! —ржавый ключ острожный».Ежели поэты врут,больше жить не можно.