Ух, началось!

– Да?!

– Угу…

– Когда ты меня выгнала, я уже точно знал, что вернусь за тобой…

– И что навело тебя на такие мысли? Внезапное озарение? – съехидничала Даша, бесшумно повернувшись на бок.

Как же этой забавляющейся девчонке передать, насколько перетянуты струны моих нервов, словно на них играет бешеный музыкант. Я вздохнул и улыбнулся:

– Я понял, что ты – моя, когда выгнал Эдика.

– Ага, значит, это его заслуга? А я и ни при чем? – «надулась» Даша. Кокетка. Я придвинулся к краю дивана, собираясь перебраться к ней, но тут раздался раздирающий душу вой, в котором звучала неимоверная боль.

Даша вскочила с дивана.

– Дура я, дура! Зачем я отпустила ее с волком! – чуть не рыдала она.

– Так это же не Люда воет, а Кевин, – поправил я.

– Ты издеваешься? – всхлипнула она, уже несясь к двери.

– Нет, я серьезно! – И поймал ее за руку, поставив позади себя. Я, конечно, совершенно уверен, что волк никого не тронет и не трогал, но все-таки…

Ворвавшись в кабинет и включив режущий глаза свет, мы застали такую картину… Растерянная Людмила, сидя на диване и прикрывшись одеялом, с ужасом смотрела на плачущего волка. Повернувшись к нам, она испуганно прошептала:

– Я только не пустила его к себе на диван, а он расплакался.

Чтобы прикрыть мое слабо скрываемое веселье, Даша громко сказала:

– Давай этого страдающего певца мы заберем к себе?

Люда пожала плечами: делайте что хотите. Но волк, заметив наши озадаченные взгляды и недовольно вздохнув, развалился вдоль дивана, уложил голову на лапы, показав всем своим видом, что добровольно не уйдет.

Ремонт в здании закончили.

Завтра служащие придут на работу, освободив перегруженные кабинеты центрального офиса.

Тео предоставил Людмиле квартиру из своих фондов, она долго радовалась такому подарку, не ожидая ничего подобного даже во сне. Я заверила ее, что это не потому, что она моя подруга, просто директор помогает всем сотрудникам своей корпорации. Судя по всему, Людмила решила в знак благодарности дневать и ночевать на работе. И действительно приглянулась Тео своим усердием в делах. А я в Людочке даже не сомневалась!

Вот и сейчас рабочий день позади, и она уже закончила возиться с документами и в настоящее время сидела в Интернете и вслух зачитывала мне смешные фразочки: «Вчера объявили официальный праздник День трезвости. Люди в шоке. Как отмечать-то?»

Я хихикнула, но от дел не оторвалась.

А Людочка, прихлебывая ароматного чая с бергамотом и не выпуская мышку из рук, читала дальше: «А ты бы хотела, чтобы твой парень носил тебя на руках? – И тут же ответила, весело фыркнув: – Да мне в принципе и на шее неплохо».

– Угу… – Эта шутка меня не рассмешила.

– Что с тобой, Даш? – Подруга взглянула на меня с беспокойством.

– Ты о чем? – Я захлопала глазами.

– Ты вздохнула, а потом застонала. Что с тобой?

Я пожала плечами, резко отвернувшись к бумагам, чуть не опрокинув на них свою чашку с чаем.

– Ох, Люд… все у нас не по-человечески, – тяжело покачала головой я. – Ходим вокруг да около… Целуемся… Иногда. Но у меня постоянно такое чувство, что между нами что-то не так… Он молчит о своих чувствах.

– Да? И все? – удивилась Люда.

– А что еще надо? Вроде все, да не все… Я так ни одного конкретного слова от него и не услышала.

– Наивный Дашкинс. – Людочка расплылась в улыбке. – Мужчины признаются в чувствах поступками. Так это для кого вызвали с другой стороны света подругу, чтобы она бегала вокруг тебя с чаем и веселила анекдотами?

– Ты думаешь? – засомневалась я. Он ведь что-то косвенно говорил о чувствах. Совсем чуть-чуть.

– Вижу, – твердо ответила Люда и щелкнула указателем по новой ссылке.

– Спасибо.

Я еще раз внимательно посмотрела на подругу. Первые дни после приезда Людочка была полна надежд на новую встречу с прекрасным знакомцем из самолета, уж очень ей понравился тот парень, но на третий день возобладало здравомыслие, и она почти рассталась с мечтами о Максе и погрузилась в работу.

Волк не оставлял нас ни на минуту. Вот и сейчас, решив, что о нем все забыли, чисто по-мужски напомнил о себе, поднялся и подошел к Людочке за лаской. Сел рядом, водрузив голову к ней на колени.

– Знаешь, я никогда этого не понимала, – заметила Люда.

– Чего?

– Ну держать дома животных. Везде шерсть, грязь. Уставшая, приползаешь с работы, еще и с ними возись. Нет, прийти в гости и поиграть с ними – да, ничего, но постоянно держать дома – нет. Как только представлю, что шерсть в еду попадет, – фу. – Ее передернуло.

Что ж, я тоже так когда-то считала.

– Ясно.

– А теперь я понимаю. Если вот такая лапулечка рядом будет, охранять, с радостью встречать, скучать, когда меня нет рядом… это же счастье… почти.

– Угу… – Я кивнула. Согласна, это замечательно – иметь настолько преданного друга.

– Да, я помню, как ты к Пиратику домой летела на Рождество. Кстати, а где он? – Она гладила волка уже двумя руками. Тот почти «мурчал» от удовольствия.

Я рассеянно ответила:

– Хозяин забрал.

– Представляю, как тебе сложно было это пережить.

– Не очень, уже привыкла.

– Да, человек ко всему привыкает. Жаль, что Волчок – пес Федора Георгиевича. Я в него просто влюбилась!

Я напряглась. Сейчас как оборотится при Людочке… Фу, пронесло. Волк млел от ласки теплых Людочкиных рук. Только волк, и все…

– Да, я заметила, что вы нашли друг друга, – засмеялась я, потому что Волчок вывернул голову под неестественным углом, чтобы преданно заглянуть в глаза Людмиле.

Та, улыбнувшись зверюге, который за эти дни вернул себе нормальный вид путем тотального обжорства, спросила:

– А ты знала, что волки – лучшие мужья в природе?

– Слышала что-то, – ответила я, не отрывая глаз от документа.

Люда пустилась в объяснения:

– У волков моногамные браки длятся до тех пор, пока самец в состоянии исполнять потребности спутницы. При этом он не позволяет себе не то что посмотреть в сторону другой, но нередко проявляет к ней агрессию и изгоняет со своей территории. Не муж, а мечта!

– У них тоже заморочек полно, – вставила я, не отрываясь от последней строки в документе.

– Это конечно, – вздохнула Людмила, вытащив длинную ручку от дамской сумочки из-под волка, сидящего у ее ног. – Дашкинс, потопали в кафе, выпьем. Нам, старым девам под тридцать, это уже не грех.