Уходите и возвращайтесь

— Нет, — сказал Никита.

— И у меня отняли. — Сережка вздохнул и понурил голову. — Я, старик, только одного не учел: я-то, так сказать, морально был подготовлен, а ты… мог растеряться. А в этом деле самое главное — нервы. Вернулся на аэродром, а тебя все нет и нет. Меня аж в дрожь бросило, еле сигарету ртом поймал.

— Я действительно растерялся, — сознался Никита. — За тебя страшно стало.

— На такие вещи со стороны, наверное, всегда смотреть страшнее, — сказал Сережка. — За это нам и всыпали. На полную катушку.

— На полную?

— А ты думаешь, выгнали бы?

— Сам удивляюсь, что мы еще не в штатском, — усмехнулся Никита.

— Не вытурили бы, — подумав, уверенно сказал Сережка.

— Это почему же?

— Мы, старик, перспективные. Никита схватился за бока и захохотал:

— А ты нахал, Серега, крепкий нахал.

— Нахальство — второе счастье. — Сережка почесал за ухом. — Где бы нам все-таки курева раздобыть?

— У курсантика, — сказал Никита. — Он там, по-моему, уже храпит.

— Верно. Как это я раньше не сообразил? — Сережка подошел к двери и негромко три раза стукнул.

— Чего тебе? — послышался глухой окающий бас.

— Во-первых, не тебе, а вам; во-вторых, дрыхнуть на посту не положено; а в-третьих, мог бы уже догадаться и угостить нас сигаретой.

Второкурсник недовольно засопел. Ответить в более развернутой форме ему явно мешала табель о рангах. К тому же он прекрасно знал, за что сидят ребята, и ничего, кроме симпатии и уважения к ним, не испытывал.

Дверь приоткрылась, и курсант протянул Сережке четыре сигареты и коробок спичек.

— Спасибо, — сказал Сережка. — Ты во сколько сменяешься?

— В восемь.

— Передай Черепкову… Знаешь его?

— Парашютист который?

— Вот именно, Парашютист. Так передай ему, чтобы, как стемнеет, притащил нам сигарет. Понял?

— Сделаю.

Дверь захлопнулась.

— Славный паренек, — сказал Сережка, — а главное — сговорчивый.

— Наш. — Никита жадно затянулся. — С Волги.

— А вот в школе, старик, — Сережка задумчиво потер подбородок, — ты, наверное, это тоже замечал: и парни неплохие, и котелок работает, а каши с ними не сваришь. Почему?

— Каждый свою лямку тянет, — сказал Никита, — а мы одну общую. В этом все дело.

Алик прибежал сразу после отбоя. Караульный, видимо предупрежденный своим напарником, пропустил его без звука.

— Как там Баранов? — спросил Никита.

— Свирепствует. Кричит: кого слова не берут, с того шкуру дерут. — Алик выудил из карманов сигареты и озадаченно осмотрелся: — Не Рио-де-Жанейро. Разве можно асов в таких хоромах держать? А вы тоже хороши, не могли предупредить… Я бы к вам с удовольствием присоединился.

— Нельзя, старик, — фыркнул Сережка, — больше двух — банда.

— Ладно, — обиженно протянул Алик и скороговоркой: — Какие ЦУ будут? Быстренько. А то у парнишки, — он скосил глаза на караульного, — пять нарядов вне очереди. Засекут — вместе с вами сидеть придется.

— В городе будешь — зайди к Татьяне, — сказал Никита.

— Обязательно, старик. Не воспользоваться твоим отсутствием — грех.

Никита улыбнулся.

— И объясни ей все… Толково и с юмором.

— Он такого наплетет, что она задумается: а не дала ли маху? — хихикнул Сережка.

Алик погрозил ему кулаком и захлопнул дверь.

Атмосфера в кабинете начальника училища была напряженной. Разговор шел долго, каждый выкурил уже не по одной сигарете, но к единому мнению собравшиеся так и не пришли. Обычно люди, сидевшие сейчас перед генералом Малининым, понимали друг друга с полуслова, но на этот раз в их единодушии произошел раскол, поэтому все испытывали неловкость.

Малинин, которому надоело гнетущее молчание, наконец не выдержал и, щелкнув портсигаром, придвинул к себе характеристики Мазура и Бойцова.

— Вы пишете, что это их первое нарушение, — обратился он к заместителю командира эскадрильи по строевой и физической подготовке капитану Левину. — Прежде, как я понял, они у вас ходили в отличниках и никаких особых проступков не совершали. Верно?

— Верно, — угнетенно ответил Левин.

— А что вы теперь скажете?

— Я отвечаю за дисциплину на земле, — снова ушел от прямого ответа Левин. — Летать их… другие учат.

— Понятно, — побагровел Малинин, поворачиваясь к Баранову. — Вам слово, капитан.

— Мне, товарищ генерал, трудно быть судьей. Это мои ребята, ребята талантливые, настойчивые, и поверьте мне на слово: они летчики милостию божьей. В общем, я воздержался бы.

— Значит, против исключения.

— Против.

— А вы, Евгений Николаевич? — обратился Малинин к Малышеву.

— Исключить! — сверкнул глазами подполковник. — Если б они в провода врезались!.. Я как представлю — у меня мороз по коже! Одинцова мы хотели выгнать за то…

— …что он накануне полетов выпил, — сказал Храмов, поднимаясь. — В этом его главная вина.

— Хорошо, — остановил его Малышев. — Я в любом случае за исключение. Простить — значит развязать руки другим.

Малинин раздраженно кивнул и посмотрел на Храмова:

— А вы что скажете?

Храмов встал и, одернув китель, задумался.

— Когда парню двадцать, он порывист и горяч и зачастую сдержанность старших расценивает как ревность, как недооценку своих еще скрытых талантов. Мазур и Бойцов во время своего полета наверняка думали о другом. — они хотели показать нам свое искусство, нестандартность мышления в бою, храбрость и волю.

— Авиация — не арена для трюков, — угрюмо заметил Малышев.

— Но разве Мазур трюкач? Бойцов ухарь, который летает только во имя риска, на потеху зрителей? Аудитории у них не было. Единственным очевидцем их мастерства оказались вы. Да и то случайно.

— Если я вас правильно понял, вы против наказания? — проговорил Малышев.

— Я не против наказания, наказание — это тоже воспитательная работа. Я — против исключения. Иногда легче отмахнуться от беспокойного человека, чем дать ему совет, где нужно — поддержать, когда нужно — предупредить. Мазур и Бойцов выдержали испытание на прочность, доказали, что современная техника им по плечу, и я предлагаю дать ребятам возможность исправиться. Думаю, они это поймут и оценят лучше, чем исключение.