Уходящая натура

— Что делать будешь?

— Проверю этого Гончара. К нему ведь и другие эпизоды касательство имеют. Он — один из хозяев «Логики», на которую нас вывела фигурантка по другому делу — и тоже о краже интеллектуальной собственности. А буквально перед нашей встречей меня Сева порадовал: еще в одном аналогичном деле упоминается старший брат Гончара — Данила. Он же совладелиц «Логики».

— Угу, интересная семейка. Стоит присмотреться. Да, вот именно этого его брата и называли сослуживцы пропавшего академика. Романова с Перовой мне докладывали, что Данилу Гончара тоже видели с академиком на выставке в Ганновере. Да, кстати, а ты про Дубовика-то чего молчишь?

— Там, увы, ничего пока, хотя у Макса вроде бы просвет наметился. Ну не просвет, а так. Возможность выйти на одного из его учеников…

— Хорошо. Сразу же мне, если что.

— Да понимаю я, дядь Саш.

— Вот и хорошо. Еще что-нибудь?

— Просьба от Макса. Узнать, что выяснилось по какому-то служебному мероприятию в Интернете.

— Откуда знаешь?

— Ну, от Макса иголку в стогу не утаишь — а тут шило в мешке.

— Угу. Что конкретно?

— Адрес. Ай-пи компьютера. Были ли помощники. Откуда…

— Ладно. Попробую выведать у Мирошкина. Все равно с ним встречаться. Все?

— Вроде бы.

— Ну бывай тогда.

— Счастливо, — улыбнулся Денис.

Турецкий отодвинул пустую пивную кружку, встал из-за столика и вышел первым.

6

Следователь прокуратуры Светлана Перова внимательно слушала Задонскую, отмечая в протоколе ответы. Когда же мысли Полины Давидовны растекались мыслью по древу и она начинала рассуждать о минувших временах, когда и вода была мокрее, Светлана расслабленно рисовала бессмысленные узоры на лежавшем рядом чистом листе бумаги. Но делопроизводство исчезнувшего академика не прерывала. В таких стихийных воспоминаниях могла нечаянно мелькнуть зацепка.

— …Юрик Лукша, давний наш с Борей приятель, рассказал мне, что молодой Гончар тоже был в Германии. Я обрадовалась, что они помирились наконец. Знали бы вы, как Боренька переживал, когда юноша решил перейти в другой научный коллектив. У него до сих пор в разговорах сожаление порой проскальзывает… проскальзывало… — Полина запуталась, не зная, в каком времени следует теперь говорить о Дубовике. Ее личико сморщилось, но Светлана не стала дожидаться слез.

— Вы с ним говорили?

— Пробовала найти его, — отвлеклась от грустных мыслей Задонская, — звонила Викентию…

— Кому, простите?

— Викентию Леонидовичу Гончару — его отцу. Боря Гончара хорошо знал: у его отца, Сергея Тимофеевича, Викентий защищал кандидатскую.

— Господи, как все у вас запутано.

— В науке часто так. И преемственность, и наследственность. И помогают друг другу. Именно так основываются направления и школы.

— Ну хорошо. И что Гончар?

— Сказал, что не видел сына с месяц уже. Но это для них нормально — порознь ведь живут. Дал телефон. Но только не отвечает он.

— Так и не созвонились?

— Нет.

— Хорошо. А скажите, пожалуйста, Полина Давидовна, кто кроме вас мог бы еще рассказать о подробностях жизни и быта Бориса Сергеевича? Нам сейчас важны мельчайшие детали.

— Сестра, — уверенно ответила Полина.

И Задонская была права. Так уж получилось, что у компьютерного гения не было человека родней, чем младшая сестренка. Мама их умерла довольно рано. Крайне занятый отец, обеспечивая достойное пропитание, не мог уделять слишком много времени воспитанию. И сын с отцом, при всей взаимной любви и уважении, не были духовно близкими людьми. Теперь доктор наук, оставив кафедру, жил один. Солидная пенсия и гонорары с многочисленных публикаций позволяли ему быть финансово независимым от знаменитого отпрыска. Дубовик-старший жил в свое удовольствие и посвящал почти все время написанию воспоминаний о становлении информатики как науки. Родственники старались друг друга по пустякам не беспокоить, и бывало, что и по полгода не встречались, хотя относились друг к другу по-прежнему тепло и с любовью. И непременно созванивались по каждому удобному поводу.

Иное дело — Марина. Девочка с детства была слаба на ножки. Долго училась ходить. В подростковом возрасте двигалась уже с трудом, а после смерти матери и вовсе пересела в инвалидную коляску. Убогой себя никогда не считала — старалась жить полноценной жизнью. Беспощадный приговор врачей вынесла даже спокойнее, чем Сергей Тимофеевич, тративший на лечение огромные деньги и дважды вывозивший дочь в лучшие зарубежные клиники. И постаралась забыть о недуге — занялась любимым делом: заочно окончила сначала филологический факультет, потом литинститут. Отец и брат купили ей уютную двухкомнатную квартирку, оборудованную электроникой и бытовой техникой, в малоэтажном таунхаусе, которые только начали тогда строить в пригородах Москвы. И Марина получила то, к чему всегда стремилась, — возможность жить самостоятельно. Она вполне могла ухаживать за собой: готовить, стирать, принимать ванну, выезжать по пандусам гулять в скверик перед дверью. Работала редактором в издательстве, что позволяло жить не бедствуя. Выпустила два сборника стихов. Вела на дому небольшую литературную студию. Ограниченная в передвижении, она в стихах путешествовала, переносилась в разные страны, посещала горные вершины, пересекала бескрайние моря. Лишенная возможности встречаться с молодыми людьми, много и тонко писала о любви. Рецензенты называли ее последним романтиком века.

Вместе с тем она была прагматичной и мудрой с житейской точки зрения. Умела экономить, знала цены на все товары в ближайших магазинах, скрупулезно рассчитывала наперед все свои траты. Редкое сочетание возвышенной души и логичного разума позволяло ей прекрасно разбираться в людях. Она любила общение, встречи, разговоры. Была рада каждому новому человеку. Но некоторым отказывала от дома раз и навсегда.

Борис ее нежно любил. С самого детства он опекал ее, пока она действительно не стала самостоятельной. Навещал ее не слишком часто: научная деятельность требовала многочисленных и порою длительных командировок. Но если выпадал выходной — непременно ехал поболтать с сестренкой. С ней компьютерный гений, как ни с кем, ощущал себя человеком. Слушал новые стихи, рассказывал о своих делах и проблемах. И всегда знал, что найдет понимание и сочувствие. А то и дельный совет.

— А скажите, Полина Давидовна, — продолжала интересоваться Перова. — Что, по-вашему, привело к исчезновению профессора? У него были враги?

— Нет, по-моему. У него могли быть и недоброжелатели, и завистники — такое случается не только в науке, но в любой сфере профессиональной деятельности. Когда кто-нибудь достигает значительного успеха. Но ненавидеть, чтобы похитить человека… Нет, я таких не знаю.

— Так в чем же причина?

— Вероятно, направление научных работ. Кому-то очень хочется знать, чего мы достигли.

— Спасибо вам за помощь, Полина Давидовна. Вы можете идти.

Едва Задонская скрылась за дверью, в кабинет, который он сам же любезно и предоставил для работы следователя, заглянул Лукша.

— Еще кого-нибудь вызывать сегодня?

— Нет, Юрий Иванович. На сегодня достаточно. — Светлана устало покосилась на часы. — Спасибо вам. До свидания.

* * *

— Он жив? Только ответьте честно. Не бойтесь, с коляски я уже никуда не упаду.

Александр Борисович внимательно смотрел на сидящую в кресле миловидную женщину, стараясь не фиксировать взгляда на неподвижных ногах, покрытых теплым пледом. И встречал в ответ спокойный и мудрый взгляд с глубоко спрятанным привычным страданием. Чертова профессия. Почему он должен выступать недобрым вестником, несущим очередную боль людям, которым и так несладко?..

Впрочем, он сам взвалил на себя эту нелегкую ношу. Поремский побывал у отца пропавшего академика, еще когда Турецкий в Германию летал. Старик воспринял новость стойко, рассказал все, что знал, хотя, как оказалось, был не слишком осведомлен о сыновних делах. Просил об одном: чтобы без крайней необходимости не тревожили дочь-инвалида. Беспокоился за нее. Но теперь Турецкий решил, что время приспело. Тем более вечно скрывать от сестры исчезновение брата вряд ли было возможно.

— Я не знаю, Марина Сергеевна. Честно. Но очень хочу выяснить это и надеюсь, что мы не опоздали.