Уильям Шекспир. Гений и его эпоха

…Пусть приходят Враги теперь со всех концов земли. Мы сможем одолеть в любой борьбе, — Была бы Англия верна себе.

Но это, несомненно, худшая из пьес зрелого Шекспира. В ней есть прекрасные строки, но герои лишены правдоподобия. И еще: зная об особенно мрачном настроении поэта в то лето, мы находим странные осколки мучительно острой боли. Фраза принца Генриха, к примеру, где «который» имеет двоякий смысл:

…Странно мне, Что смерть поет, что я сейчас птенец Больного лебедя, который смерть Встречает скорбным гимном, слабым вздохом Органных труб, успокоенья песней Измученному телу и душе.

Или умирающий король Иоанн:

Такой во мне палящий летний зной, Что внутренности прахом иссыхают. Я — лишь рисунок, сделанный пером На лоскуте пергамента; я брошен В огонь и корчусь.

Лебедь Эйвона, носящий лебедя, эмблему лорда-камергера, на своей ливрее, торопливо набрасывает эти строки в жаркое лето, — вот тот материал, из которого создана метафора. И его молодой лебедь скончался. Пемброк говорит:

…Вдвоем пойдем туда, Где вотчина несчастного ребенка, Где королевство малое — могила.

Самая острая боль в словах Констанции, матери Артура, которой предстоит умереть:

Оно (горе. — Примеч. перев.) сейчас мне сына заменило, Лежит в его постели и со мною Повсюду ходит, говорит, как он, И, нежные черты его приняв, Одежд его заполнив пустоту, Напоминает милый сердцу облик [47] .

В начале августа умер Гамнет Шекспир. Ему было одиннадцать с половиной лет. Энн Шекспир было сорок, и, вероятно, считалось, что время рождения детей для нее закончилось. Уилл должен был примириться с мыслью, что он умрет, не оставив после себя сына — наследника почестей, за которые его отец боролся до победного конца. Энн, эта грубая селянка, которая держалась вдали от опасностей такого города, как Лондон, возможно, еще переживет его. Обращенные к Саутгемптону сонеты, в которых он воспевал радости отцовства, очевидно, стали больно ранить Уилла. И 29 октября, когда бедный ребенок уже покоился в своем маленьком королевстве, геральдмейстер ордена Подвязки, наконец, наградил Джона Шекспира титулом и гербом, которого он так долго добивался.

47

Перевод Н. Рыковой.

«Золотой гербовый щит, на темном поясе посеребренное стальное копье. В верхней части щита, в качестве эмблемы, распростерший крылья серебряный сокол, стоящий на венце из фамильных цветов, держащий в лапке позолоченное стальное копье с нашлемником с различными лентами, какие приняты обычаем, более отчетливо изображенными здесь на полях. Таким образом, подписью, по полномочию моей конторы, все вышесказанное утверждается, и оно будет законно для указанного Джона Шекспира, дворянина, и для его детей, имеющихся и потомства (во все времена и места подходящие), чтобы носить и показывать то же прославление или достижение на тех же щитах, маленьких круглых щитах, гербе, щите герба, вымпелах, флажках, печатях, кольцах, величественных сооружениях, зданиях, утвари, ливреях, гробницах, или памятниках, или других предметах для всякого рода военных деяний или гражданского использования или применения, в соответствии с законом о гербах и обычаях, которые принадлежат дворянам, без позволения или прерывания любым другим человеком или людьми для использования или ношения того же самого».

Девиз был: «Non Sans Droict» — «Не без права».

Трудно представить более убийственную насмешку. Гамнету предстояло стать первым урожденным дворянином в семье (помимо тех призрачных предков, которых откопал его дед), но теперь этим мечтам уже не суждено было осуществиться. Никто не мог предвидеть в 1596 году (Гилберту тридцать, Ричарду двадцать два, Эдмунду шестнадцать), что весь род Шекспиров по мужской линии закончится ровно через двадцать лет. Времени для ношения или демонстрации герба оставалось немного.

Все же Шекспир, получив дворянский титул, вероятно, прискакал верхом с похорон в Стратфорде с мрачным чувством достижения цели. Дело было и в тех отношениях, которыми за три года до этого ознаменовалось начало его дружбы с знатным лордом. Он уговаривал его поскорее стать отцом, чтобы с ним вместе не угас знатный род. Разница в общественном положении между лордом и актером была слишком велика, чтобы создать ощущение близости, но теперь этот разрыв сузился. Тогда возникло отчуждение, теперь его можно было загладить. У Саутгемптона действительно было мало свободного времени, которое он мог бы проводить в компании поэтов и актеров. Он часто бывал при дворе, и ходили слухи, что он завел опасную интрижку с одной из королевских фрейлин — госпожой Вернон. Саутгемптон пытался поехать следом за Эссексом сначала в Кале, затем в Кадикс, но королева удержала его на родине. Экспедиция в Кадикс завершилась триумфом, и Саутгемптон горько сожалел, что ему не позволили разделить этот триумф. У него совершенно не было настроения читать почтительные сонеты, автор которых искал возобновления дружбы.

Но настроение Англии и ее строптивой знати изменилось в течение этого жаркого августа. Экспедиция в Кадикс прошла без сучка и задоринки, в лучших традициях рыцарского романа, который считали давно умершим. Эссекс с радостью бросил в море свою шляпу, когда английские корабли вошли в гавань. Рали, враг Эссекса, но в этой экспедиции на какое-то время его товарищ по оружию, заглушал звуком победных фанфар канонаду испанских пушек. Городские стены не устояли перед великолепным пренебрежением к опасности. К городу, взятому приступом, Эссекс отнесся почтительно и гуманно. Если бы только все командиры столь же презирали мародерство, как Эссекс, который, при всех своих ошибках, считал его отсутствие неотъемлемым признаком доблестного победителя, вся экспедиция могла бы стать одной из истинно славных побед царствования Елизаветы. Но солдаты грабили все, что попадалось под руку, с близорукостью жадности часто пренебрегая более богатыми дарами. Испанцы предпочли сжечь пятьдесят больших кораблей и множество более мелких, только чтобы они не попали в руки англичан. Компенсация королеве за столь рискованное предприятие была привезена домой отдельными капитанами на специально нанятых кораблях. Это была великая победа, но в будущем авторов этой победы ждали серьезные неприятности. Королева, очевидно, понимала это.

Эссекс, отпустивший бороду, с триумфом проскакал по улицам Лондона, его люди щеголяли бородами того же фасона. От природы и так наделенный тщеславием, он, вероятно, возгордился выше всякой меры. Но в данный момент настало время для колоколов и фейерверков. Август закончился, и королева уплыла из опасных для ее преклонного возраста вод. Шекспир написал своему покровителю сонет, посвященный этому событию:

Свое затменье смертная луна Пережила назло пророкам лживым. Надежда вновь на трон возведена, И долгий мир сулит расцвет оливам [48] .

48

Перевод С. Маршака.

Они снова были друзьями. Несомненно, этот сонет, написанный красиво на дорогом пергаменте, был отослан в дом Саутгемптона с гордым гербом на обложке: копье, сокол, шлем и девиз: «Non Sans Droict».

Не без права и не преждевременно. Что же касается сына, умершего от лихорадки, или заражения крови, или падения с дерева, или укуса бешеной собаки, Шекспиру предстояло найти ему замену не в виде продолжателя своего рода, но своего воображения.

Глава 12 «ГЛОБУС»

Спенсер в «Царице фей» описал то время, когда при английском дворе царил дух чрезмерно восторженного обожания своей королевы; красивые длинноногие щеголи преклоняли колена перед образцом ума и красоты. Елизавета и в старости поддерживала миф о богине, но настало время, и образец стал, ей-богу, отвратителен, во всяком случае в глазах молодых знатных господ. Она все еще прибегала к женским хитростям: капризам, смене настроений, непостоянству, вспышкам раздражения, меду после горечи, но ее кавалеров все это начало раздражать. И не мудрено: Елизавета превратилась в старую женщину, с вытянутым худым лицом, с желтыми раскрошившимися зубами, с жидкими седыми волосами, прикрытыми рыжим париком. Правда, ее ум был так же остр, как прежде. Об ее импровизированной речи, которую она произнесла на латыни перед высокомерным послом, ходили легенды. Она владела французским и итальянским на уровне профессионального переводчика. Она все еще обладала высоким интеллектом, недоступным ни одному из монархов, занимавших английский трон, и ни одному европейскому принцу не удавалось всходить на престол столь гордо и достойно, как ей. Но она больше не могла рассчитывать на верность своих молодых придворных, и в первую очередь — Эссекса. И воздать Эссексу по заслугам, которые у него были, если не считать предательства, совершенного, конечно, из-за обиды.

После успеха англичан в Кадиксе король Испании, хотя и стал банкротом, ухитрился создать еще одну Армаду. Королева считала, что лучше всего было бы нанести ему поражение двумя дерзкими операциями: напасть на испанский порт Феррол и затем перехватить испанские корабли на пути к Азорским островам, куда они направлялись с грузом сокровищ из Западной Индии. Эссекс, герой Кадикса, настаивал на единоличном командовании операцией и получил согласие. Когда, после долгих проволочек, экспедиция отплыла от берегов Англии, между Эссексом и контр-адмиралом Рали возникли неизбежные разногласия. Ослепленный яростью, Эссекс руководил экспедицией чудовищно некомпетентно, позволив флоту из Феррола отплыть к берегам Англии (только шторм помешал им высадиться на побережье Англии); не сумел он перехватить и караван торговых судов с сокровищами из Индии. Дома он тут же впал в немилость, и королева ясно показала это, сделав лорда-адмирала Хоуарда графом Ноттингемским (это был самый почетный титул) и назвав его одним из победителей битвы при Кадиксе при перечислении его заслуг. Поступки королевы, конечно, можно было оправдать, но все-таки она действовала неблагоразумно: для раздраженной молодежи Эссекс был единственным героем экспедиции. Эссекс рассердился, покинул двор, сказался больным и погрузился в тяжкие раздумья о своих несчастьях.