Уиронда. Другая темнота (сборник)

Дона Валерио так и не нашли. То ли он сбежал в Таиланд, то ли покончил с собой, то ли его спрятала Церковь, пытаясь избежать скандала. Как бы то ни было, больше священников сюда не присылали, учитывая, что район постепенно пустел. Немногочисленным оставшимся прихожанам пришлось посещать мессу в храме соседнего прихода. Церковь стали считать оскверненной, несколько лет городская администрация использовала ее как склад, а в начале двухтысячных сооружение и вовсе забросили.

Поэтому возвышавшееся перед Джако здание было бесхозным. Ему вспомнилась чепуха, которую несла Грация де Микелис

в докельтские времена тут стоял небольшой храм, воздвигнутый в честь богов, думающих думы под землей,

и он, сам не зная почему, вздрогнул. Трещина бежала прямо к церкви и забиралась по ее ветхим ступеням. Просачиваясь сквозь тучи, лучи солнца обливали все вокруг странным соломенным светом. Неожиданно для себя Джако оказался у входа. Так бывает во сне, когда не замечаешь, как переносишься из одного места в другое.

Трещина ныряла под массивную двустворчатую дверь. Ручки были связаны тяжелой цепью, на которой висел замок, – видимо, чтобы внутрь не забрались наркоманы или бомжи. На окне распылителем кто-то написал:

БОГ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ БОГ

– И как мне попасть внутрь? – прошептал Джако себе под нос. В ответ он услышал, как за спиной заскулила собака, словно ее пнули в бок. И краем глаза заметил приближающийся силуэт. Старик резко обернулся.

Это была Барби,

… я все еще слышу, как она лает под землей…

Пудель Колдуньи. Джако узнал собаку только по красно-синему бантику, который хозяйка каждое утро завязывала ей на макушке.

Белоснежная шерсть почти везде выпала. Тут и там торчали лишь клочья. Тонкая, полупрозрачная кожа обтягивала торчащие ребра, похожие на прутья крошечной тюремной клетки. Всю морду, проходя прямо по носу, раскалывала трещина с текущей из нее густой черной сывороткой. Когда собака шла по ступенькам, ее вывернутая передняя лапа скрипела, как несмазанная дверь.

Барби будто иссушили, а потом засунули в центрифугу. Под белой пеленой, затянувшей ее глаза, которые всегда казались Джако глупыми, в водоворотах жидкой тьмы сиял упрямый безжалостный разум.

– Ба… Барби, что с тобой стало? – вырвалось у Джако, и он понял, что стоит у церкви, прислонившись спиной к дверям.

Барби завиляла хвостом, и из ее задницы потекла черная сыворотка, перемешанная с фекалиями и кровью. Чтобы сдержать рвоту, Боджетти приложил ко рту носовой платок. Собака залаяла – казалось, ее легкие заполнены водой. Нюхая воздух раздвоенной мордой, Барби добежала до половины лестницы, а потом бросилась вниз, подняв грязный хвост трубой.

Она хочет, чтобы я шел следом.

Ни минуты не сомневаясь, Джако поспешил за обезумевшим пуделем, обогнул церковь Святого Духа и остановился перед маленькой задней дверью. Барби снова пролаяла, на этот раз жалобно, почти по-человечески, встала на задние лапы, а передними толкнула дверь.

Та немного приоткрылась. Джако увидел щелку темноты.

Трясясь от страха, он зашел внутрь. И оказался в маленькой ризнице, украшенной иконой, на которой Святой Дух был изображен в виде белого пара и тряпок. Джако последовал за собакой к алтарю. За его спиной возвышался Иисус Христос пыли, паутины и отсутствия.

Чем занимаются заброшенные здания в долгие годы одиночества? – вдруг подумалось Джако. Что они видят, как стареют, сильно ли страдают?

Он не мог ответить на эти вопросы, потому что они рождались не в его голове, а шли откуда-то извне. И тут Джако увидел место, где начиналась трещина, которая привела его в церковь из привычного покоя квартиры. Это была черная пропасть в самой середине центрального нефа, черный колодец диаметром метров пять, не меньше, слепой бездонный глаз в старом сердце района.

Присев на краю пропасти, Барби заскулила, а Джако подумал, что и звери могут молиться – просто по-своему.

Старик подошел к собаке, опустился на колени, сам недоумевая, что делает, и пытаясь вспомнить, как называются его таблетки от деменции. Потом посмотрел вниз. Пол провалился, но непонятно, насколько глубоко. Как минимум, до подземной часовни, которая, если он не ошибается, находится метрах в пяти-шести под землей. В немой темноте не было видно ни одного отблеска. Джако схватил валявшийся рядом кусок штукатурки с потолка и бросил его в пропасть. Но не услышал, как тот ударился о дно – и ударился ли, – потому что из темноты поднялся холодный воздух, и это удовлетворенное хриплое дыхание заглушило любые звуки.

Потом Джако почувствовал, как поток воздуха стал смещаться, будто под землей, под церковью и всем районом, двигалась гигантская масса, пытаясь найти более удобное место.

– Джакооо. Добро пожаловать, – послышался голос. – Добро пожаловать. Помоги. Голод. Есть. Мы не. Умрем.

Голос представлял собой какофонию звуков, но совершенно заворожил Джако – разум старика отключился, и он перенесся в другие места и в другие эпохи, когда района еще не существовало, но какая-то сила знала, что он будет существовать.

Джако увидел людей в шкурах, спасающихся от чужеродных враждебных сил; силуэты в капюшонах, бредущие на ходулях к святому месту через кишащее мотыльками илистое болото, кое-где поросшее чахлыми тополями; мужчин и женщин, которых заживо сжигали на огромных кострах, привязав к кресту; видел, как мир обретал черты современности, как кирпич с бетоном отвоевывали свое место; бросился вниз вместе с рабочим, совершившим самоубийство во время постройки церкви; преклонил колени с взволнованным доном Валерио в подземной часовне, целуя пол и темноту; кричал и умолял о пощаде, пока не порвались его голосовые связки, пока ему не показалось, что из горла течет кровь, умолял Розеллу спасти его от смерти, спасти от пустоты, которая давила на грудь, голову, душу, пустоты, которая будет после.

Когда он пришел в себя, уже совсем стемнело. Джако был на улице, шел по виа Алчиде Де Гаспери, как робот, под голубоватым светом луны, чьи кратеры напоминали уродливые шрамы от угрей. Сначала перед ним бежала хромоногая Барби, но он потерял ее из виду, когда вышел из старой части района и свернул в новые кварталы, на улицу Монвизо.

Невероятно хотелось спать.

Но теперь он знал, что делать. Розелла – ему было приятно думать, что этот голос принадлежит именно ей, – все объяснила.