Украина, которой не было. Мифология украинской идеологии

Как в свое время заметил Николай Ульянов, «писать по-украински с тЪх пор значило — не просто предаваться творчеству, а выполнять нацiональную миссiю. ЧеловЪку нашего времени не нужно объяснять, какой вред наносится, таким путем истинному творчеству. Всюду, гдЪ литературЪ помимо ея прямой задачи навязывается какая-то посторонняя, она чахнет и гибнет. Этим, по-видимому, и объясняется, почему послЪ Шевченко не наблюдаем в украинской письменности ни одного значительнаго явленiя. Под опекой галичан она стала, по выраженiю Драгоманова, «украинофильской, а не украинской», т. е. — литературой не народа, не нацiи, а только самостiйническаго движенiя. Поощренiе оказывалось не подлинным талантам, а литературных дЪл мастерам, наиболЪе успЪшно выполнявшим «миссiю». Писательская слава Нечуя, Конисскаго, Чайченко — создается галичанами; без них этим авторам никогда бы не завоевать тЪх лавров, что совершенно незаслуженно выпали на их долю»[115].

Не брезговали украинофильские литераторы во имя материальных доказательств наличия «украинской литературы» и откровенным плагиатом. Вот что пишет в своей книге «Русь нерусская. Как рождалась «рідна мова», киевский историк Александр Каревин: «Во второй половине ХІХ — начале ХХ в. главной целью «национально сознательных» писателей являлось доказывание самостоятельности украинской литературы. Лучшим средством для этого, по мнению украинофилов, было «кропание» литературных произведений, которых требовалось создать как можно больше. Работали не на качество, а на количество. А поскольку таланта катастрофически не хватало, сюжеты частенько заимствовались у других авторов (в основном у пишущих на русском), действие переносилось на украинскую почву, литературные герои переименовывались на местный манер и, таким образом, создавался очередной «шедевр» «самостоятельной литературы». Естественно, когда все раскрывалось, вспыхивали скандалы, доходило даже до судебных процессов. Это вынуждало цензуру более внимательно относиться к сочинениям украинских авторов, что и трактовалось украинофилами как «преследование украинского слова».

Наиболее пышным цветом расцвел плагиат в драматургии. На этом поприще «трудились» М. П. Старицкий, М. Л. Кропивницкий, И. К. Карпенко-Карый (Тобилевич), Н. К. Садовский (Тобилевич) (все, кроме Старицкого, по происхождению польские шляхтичи) и др. «Одалживали» сюжеты они у А. Н. Островского, А. Ф. Писемского и других русских писателей. Особенно «прославился» М. П. Старицкий. Литературоведы позднее установили, что сюжеты всех пьес этого «автора», кроме одной, определенно «позаимствованы» у других (не только у общерусских литераторов, но и у деятелей провинциальной малорусской литературы). Лишь по поводу пьесы «Не судилось», очень похожей по содержанию на пьесу М. Кропивницкого «Доки сонце зійде, роса очі виїсть», специалисты не пришли к точному выводу — кто у кого украл.

Старались не отставать украинофильские деятели и в других отраслях литературы. Так, при рассмотрении цензурой в 1894 г. рукописи басен Л. Глибова было установлено, что из 107 помещенных там произведений 87 заимствованы у И. А. Крылова и лишь переведены на малорусское наречие (потом выяснилось, что цензор еще не все заимствования обнаружил), а остальные взяты у других, менее известных русских авторов. Между тем, издатели (сам Глибов к тому времени умер) пытались выдать эти басни за оригинальные сочинения «украинского байкаря». Цензура книгу запретила, после чего посыпались жалобы на притеснения и (самое интересное) украинофилы добились-таки разрешения издать сборник басен, хоть и в несколько сокращенном виде»[116].

Безусловно, говорить о создании целой «украинской» культуры в XIX веке не приходится. Слишком уж малочисленной и бездарной в своей основной массе была секта украинствующих. Поэтому дальше графоманских псевдоисторических опусов Грушевского и вала никчемных литературных поделок она исторгнуть из себя не смогла.

Как вынужден был с сожалением констатировать в 1892-м идеолог украинофильства и непримиримый враг русского самодержавия Драгоманов, «не один уже десяток лет слышим о самостоятельности украинской литературы, о ее праве быть равной русской и т. д. Только настоящая работа украинских писателей вовсе не соответствует таким претензиям, а в литературе, может, еще больше, чем в чем-то другом, право без труда, который дает силу, не имеет никакой ценности: буряты, напр., имеют, может, еще большее право иметь своего Шекспира, чем англичане, которые в своем роде могли бы довольствоваться латынью, но, тем не менее, английского Шекспира весь мир читает, а о бурятском не слышно»[117].

В своей книге «Литературное и политическое украинофильство», изданной во Львове в 1898 году, галицийский публицист Мончаловский цитирует доклад бывшего украинского социалиста, предназначавшийся для Второго съезда «Русско-украинской радикальной партии»[118], состоявшегося во Львове 3–4 октября 1891 года. В этом докладе, в частности, утверждалось следующее: «Украинофильскія чаянія получили, какъ извЪстно, совершенно иное, утопическое конечно, направленіе. Оно создало — чего только въ видЪ курьеза и исключенія создать невозможно? — и кой-какую литературу. Но что значить эта литература — и по содержанію и по формЪ — въ сравненіи съ тЪмъ, что даетъ УкраинЪ совокупная дЪятельность всей литературной Россіи, включая сюда, конечно и всЪ почти творчеекіе элементы самой Украины? Что значить Марко Вовчокъ въ сравненіи съ авторомъ «Записокъ охотника»? Что единственный Шевченко даже — съ Пушкинымъ или Некрасовымъ? Что такое «Основа» въ сравненіи съ «Современникомъ»? Ничто или очень мало. Не «Сіонъ», не Катковъ, не Юзефовичъ, даже и не указы тутъ виноваты, какъ думаютъ подчасъ проницательные украинофильскіе поносители. Сама жизнь «виновата». О литературныхъ произведеніяхъ на «украинскомъ» языкЪ послЪ Шевченка за очень и очень рЪдкими исключеніями и говорить нечего. Макулатуры обиліе. Скудныя по содержанію и блудныя по идеямъ, произведенія эти и по языку, именно благодаря «чистотЪ» языка, еще болЪе чужды дЪйствительной жизни»[119].

В том же смысле с сожалением высказывался и апостол советской украинизации Скрыпник: «Во времена котляревщины, гулаковщины, артемовщины и т. п. украинская литература была лишь провинциальной литературой, дополнительной к русской, это была литература гопака, горилки, дьяка и кумы. Этого характера украинская литература не лишилась даже во времена Шевченко, Кулиша, Марка Вовчка и других»[120].

Пантелеймон Кулиш, которого сейчас считают основоположником украинской литературной критики, был вынужден признать в 1857 году, что «наша словесность южная только еще просыпается после долгого сна; у нас нет такого ряда писателей, как у москалей от Ломоносова до Пушкина…»[121].

В 1869 году в одном из своих писем к галичанину Барвинскому он дает советы относительно написания учебника по украинской литературе, характеризуя ее представителей таким образом: «Вот переберу Вам реестрик по персоналиям. Гоголь Василий не добавил ничегошеньки в украинское слово. О его пробе комедии годится разве что в истории словесности помянуть, а в хрестоматии по литературе ей не место. Максимович «говорил сказанное». Не та это натура, чтобы проявить хоть малейший источник творчества, да еще в таком большом деле, как слово. […]

Костомаров имеет большую заслугу в истории, а в развитии слова — ни малейшей. Все его стихи — без поэзии и без языкового вкуса. Переводить «Кремуция Корда» — совсем некстати. Метлинский — во всем ничтожество, даже в издании сборника песен. Стихи его — горох в кожаном решете.

Петренко — пришей кобыле хвост; нате и мой кувшин на сыворотку; «знайте мене перепечайку, що на воротях тісто». Метлинский — большой поэт по сравнению с ним.

Конисский ни одной формы не ввел в наш язык, а брал готовую, это как женщина, которая говорила мужу: «Не печалься, муженек, что люди узнают краденую муку пшеничную: я так испеку, что она будет казаться хуже ржаной».

Кузьменко писал чужими руками, как я уже говорил в первом письме.

Кулик в своем болоте может и громкий имел писк, а в обществе того писка не было слышно.

Навроцкий — без таланта человек, хотя и добрый. Цись дрянь. […]

У Котляревского можно брать только то, что в трех первых песнях «Энеиды»; ибо последние свелись к «московщине», написанной, будто бы «украинщиной», и все у них вялое. С «Наталки [Полтавки]» ничего не надо брать, потому что она держится на кону песнями и разговорами, а ценности драматической нет.

У Квитки — «Перекати-поле» не дает типа украинского: это вещь припадочная. Душегубство у нас другое — не за деньги. Возьмите из «Мертвецкой Пасхи», из «Козырь Девки». Не надо трогать «Вот тебе и Сокровище!», потому что он съехал на ерунду, а в литературных произведениях великая вещь: finis coronat opus. Одна «Маруся» дает из себя в хрестоматию. Из «Солдатского Портрета» хорошо бы взять о кабаках и о москалях на ярмарке: это — народный взгляд, а комизмом отличается от «Маруси» [122].