Украинские сказки и легенды
Шрифт:
— Я, — говорит царевич, — тебя возьму.
Сговорились. Поехал он.
Пустил стрелу средний царевич — взвилась стрела ниже облака, выше леса и упала в княжий двор. Княжна в ту пору на крылечке сидела, увидала, подняла стрелочку.
— Какую я, батюшка, красивую стрелочку нашла!
Так не отдавай же ее никому, — говорит князь, — а отдай только тому, кто тебя замуж возьмет.
Вот приезжает и второй царевич, средний, просит стрелочку. Ответила она так же, как и та.
И этот говорит:
— Я тебя возьму.
Сговорились. Поехал.
Подошел черед пускать стрелу младшему. Иван-царевич —
— Верни мне стрелу!
— Не отдам, — говорит жаба, — этой стрелки никому, а отдам только тому, кто меня замуж возьмет.
Подумал Иван-царевич: «Как-таки так зеленую жабу в жены брать?» Постоял над болотом, погрустил и пошел домой, плача.
Вот уже время им к отцу идти, говорить: кто какую себе невесту сыскал. А те двое — старший и средний — уж так рады, что боже ты мой. А Иван-царевич идет и плачет. Отец у них спрашивает:
— Ну, расскажите-ка, сыны мои, мои соколы, каких вы мне невесток нашли?
Старший и говорит:
— Я, батя, царевну нашел.
Средний:
— Я — княжну.
А Иван-царевич стоит и слова не вымолвит — так плачет, так плачет!..
— А ты, Иван-царевич, чего плачешь?
— Как же, — говорит, — мне не плакать, если у братьев жены как жены, а мне из болота зеленую жабу приходится брать. Разве она мне ровня?
— Бери, — говорит царь, — видно, доля твоя такая!
Вот и поженились царевичи. Старший взял царевну, средний — княжну, а Иван-царевич — зеленую жабу из болота. Вот поженились они и живут себе, поживают. Вздумалось раз царю узнать: какая из невесток лучше рушники сумеет соткать. И наказывает: «Чтоб назавтра к утру рушники соткали да принесли показать; погляжу, какая из них ткачиха получше?»
Идет Иван-царевич домой, плачет, а жаба вылезла навстречу, спрашивает:
— О чем, Иван-царевич, плачешь?
— Да как же мне не плакать, если велел наш отец, чтоб назавтра каждая невестка рушник ему выткала.
— Не плачь, все уладится! Ложись да спи!
Лег он, уснул. А она взяла жабий кожушок с себя сбросила, вышла на двор, крикнула-свистнула — откуда и взялись девчата-прислужницы, выткали рушники, красиво орлов понашивали и отдали ей. Она взяла, положила их возле Ивана-царевича, опять жабий кожушок на себя надела и сделалась такой жабой, как и была.
Просыпается Иван-царевич, глядь — а рушники готовы, да такие, каких он еще отродясь не видывал. Обрадовался он, понес царю. Благодарит его отец за рушники очень. А рушники те — так себе, простенькие, царь их на кухню отдал, а жабьи у себя на образа повесил.
Вот отдал отец новый приказ, чтоб напекли невестки гречаников и ему принесли: кто лучше приготовит?
Идет Иван-царевич домой, опять плачет. Вылезла жаба ему навстречу, квакает:
— Иван-царевич, о чем плачешь?
— Как же мне не плакать? Велел отец гречаники напечь, а ты не умеешь!
— Не плачь, напечем! Ложись да спи!
Он лег, уснул. А те две невестки подошли к окну, смотрят, что она будет делать. А она взяла, опару пожиже заквасила, не густо подбила, не густо и замесила; потом полезла на печь, пробила
дырку, вылила туда, а гречаники так по поду и расплылись. А невестки поскорей домой, и ну и себе так делать. Напекли таких гречаников, что разве только собакам выкинуть.А она жабий кожушок с себя скинула, и только те ушли, вышла на двор, крикнула-свистнула, и откуда взялись девчата-прислужницы. И велела она им, чтоб до восхода солнца гречаники были! Те в скором времени принесли ей гречаники — как солнышко, такие красивые! Она взяла, положила их возле Ивана-царевича, а сама жабий кожушок на себя — и стала опять такой же зеленой жабой, как и была.
Просыпается Иван-царевич, видит — а возле него гречаники, один другого краше. Обрадовался он, понес царю. Весьма царь ему благодарен. А гречаники тех невесток собакам отдал, а эти к столу велел подавать.
Вот приказал царь опять своим сыновьям, чтоб в такой-то и такой-то день пожаловали к нему на пир вместе с женами. Старшие братья радуются, а Иван-царевич идет домой, голову повесил и плачет. Вылезла жаба ему навстречу, спрашивает:
— О чем, Иван-царевич, плачешь?
— Как же мне не плакать, если отец велел нам с женами на пир к нему ехать. Как же я тебя повезу?
— Не плачь, — говорит, — ложись спать-почивать, как-нибудь да поедем!
Он лег и уснул. Вот дождались того дня, когда пир, — пригорюнился снова Иван-царевич.
— Не печалься, — говорит, — Иван-царевич, поезжай ты сначала один! А как станет дождик накрапывать, знай, что жена твоя дождевою росой умывается; а как заблестит молния — жена твоя в дорогие одежды одевается; а как загремит гром — то уже едет.
Оделся Иван-царевич, сел и поехал. Приезжает, видит — старшие братья со своими женами уже там. Сами красиво одеты, а жены в золоте, в шелках, в оксамитах [3] , в монистах драгоценных. Стали братья над ним подсмеиваться:
3
Оксамит — бархат.
— Что же ты, братец, один приехал? Ты бы ее хоть в платочек завязал да привез…
— Не смейтесь, — говорит, — после приедет…
Только стал дождик накрапывать, а Иван-царевич и говорит:
— Это моя милая женушка дождевой росой умывается!
Братья над ним смеются.
— Ты что, одурел, — говорят, — что мелешь такое?
Только блеснула молния, а Иван-царевич и говорит:
— Это моя женушка в дорогие одежды одевается!
Братья только плечами пожимают: был брат такой, как следует, да вот одурел, видно.
И вдруг как зашумит, загремит гром, так весь дворец и задрожал, а царевич и говорит:
— Это ж моя голубушка едет!
И вправду, подлетела к крыльцу коляска в шесть коней запряжена, а кони — как змеи! Вышла она оттуда… Так все и оторопели — такая красавица!
Вот обедать уселись. Царь, и царица, и оба старшие брата на нее не наглядятся: сказано — такая красавица, такая красавица, что и не рассказать! Обедают, а она кусочек в рот, а кусочек за рукав прячет, ложку в рот, а ложку за рукав. А те невестки на нее глядят и себе тоже: ложку в рот, а ложку за рукав, кусочек в рот, а кусочек за рукав.