Украли солнце

Она продолжала жить привычной жизнью — одновременно оказывалась сразу в нескольких местах, так же ловила настроения и нужды людей, так же вела все дела, во все мелочи входила, так же сидела на концертах и на лекциях. Но что-то в ней сломалось: словно не она всё это делала!

Часть восьмая Меня можно купить?

Глава первая

Давний сон — два потока: светлый и чёрный. И тут же оба тонут в журчащей воде женского голоса:

— И мы растворены в траве, в снеге, в небе. Мы легки и чисты. Мы парим в розовой дымке. Мы живём для наслаждения.

Когда на мгновение голос умолкает, сами собой раскрываются глаза. Широкая тахта, ковры, кресла, зеркала, вделанные в стены шкафы — всё удобно и умыто солнечным светом. Запах — приторный. Духов, лекарства? Не всё ли равно, если его подхватывает и несёт тёплый поток.

— Твои стихи мудры. Они рождают в нас лучшие чувства. Так давай вместе любить людей, делать им добро, служить им. Этим ты и будешь служить нам. — Геля полулежит на тахте, волосы её струятся по плечу и груди. Необыкновенная жизнь качает его, как на волнах, влечёт в тот мир, куда он так хотел попасть! Вот он, верхний этаж! Умиротворение. Покой.

— Да, да, — кивает он Геле. — Людям. Служить. Я готов. Я хочу служить людям. — Он произносит слова, но не понимает их смысла, живо лишь наслаждение тела, сознание отключилось. — Ты — волшебница, — говорит он.

— Я тебя только увидела… с той минуты вижу лишь тебя. Ты неподражаем в любви. Мне так хорошо с тобой! Мой царь!

Джулиан дрожит, жадно впивается ртом в её рот, срывает с неё платье.

А потом Геля снова поит его вином, кормит, подкладывает дичь и овощи, орехи и невиданные фрукты.

— Ешь! Ты так худ, рёбра торчат!

Он хочет благодарить её за сочувствие, но постоянный голод, невкусная еда развили в нём жадность: он хватает то один кусок, то другой, запихивает в рот, почти не жуя, глотает и не может наесться. А когда набил живот, совсем разомлел, и уже не осталось сил произнести хоть слово.

Время остановилось. Он сыт, отмыт, обласкан жасминными, шалфейными ваннами, отогрет солнечным теплом, и ничего не нужно ему, кроме Гели. И не хочет он разбираться в том, куда Геля уходит и что делает днём.

В один из обычных солнечных дней Геля говорит:

— Мне очень жаль тебя, но ничего не поделаешь: труба зовёт. Хочу признаться в небольшой лжи: не своей волей вызвала я тебя. У нас так много врагов! Ты должен спасти нас. Мы так много думаем о народе. Придумали прекрасное Учреждение, в котором все сыты, все имеют жильё, всем обеспечено здоровье. Об остальных тоже заботимся: создаём лечебницы, прачечные, детские сады. Народ же не любит нас, осмеливается бороться с нами, ставит под угрозу нашу жизнь.

Ничего не понял он из того, что она сказала. Не интересуют его лечебницы и детские сады, о которых болтает Геля. Его интересует, какое новое блюдо подадут сегодня на обед, что покажут в кино, гладиаторский бой или концерт он увидит на экране во всю стену. Интересует, как сегодня поведёт себя Геля во время близости.

Геля таит в себе неожиданности, каждый раз она другая. Но всегда ему с ней хорошо. И никуда он не хочет идти.

— Смотри на меня! — просит сейчас. — Щурься! Ты опоила меня зельем.

— Откуда ты знаешь, что я опоила тебя зельем? — неожиданно трезво удивилась она и стала оправдываться. — Как же я должна была поступить?! Не опои, разве ты остался бы со мной? — Она закрыла ладонью рот. — Глупый язык. Вечно я всё порчу Я опоила тебя любовью, а ты, дурачок, поверил, что это — зелье. Ну, хватит болтать, собирайся, нам пора. Ты будешь послушен?! — спрашивает она тревожно. — Не подведёшь меня? Ты должен отработать то, что уже получил. — Он не понимает, о чём она. — У каждого мужчины должны быть какие-то дела в жизни. Правда? — Она берёт его под руку, подводит к лифту, лифт поднимает их на последний этаж.

Небо и они. В небе солнце. Не успел наглядеться на голубое небо, как рядом с ними приземлился самолёт. Лёгкий, совсем игрушечный, подлетел неслышно, как птица. Крылья — мягкие, как у птиц. Удобная лестница, похожая на крыльцо дома. Через мгновение они уже в самолёте. Мягки кресла. Ласкова, ненавязчива музыка. Он первый раз летит в самолёте.

На крышах — самолёты, деревья, клумбы, скамейки, столики. Гуляют и едят тут?

Не успел насладиться полётом, как приземлились. И сразу перед ними — молодой человек, в тёмном, обтягивающем костюме, с подносом, на котором — бокалы с соком.

— Пей, Джулиан, клубничный! — А когда он выпивает, Геля подводит его к широкой двери, которая тут же гостеприимно распахивается перед ними.

Сад. Белые яблони. Первозданная трава. На ней — не знакомые ему звери и птицы. Громадные, разноцветные бабочки. Фонтаны и бассейны. Голубое озерцо. Плывут розовые и белые птицы, похожие на лебедей.

Он совсем позабыл о траве и птицах, яблонях и живой воде. Родное село мелькнуло на стене Гелиной квартиры и погасло. Сейчас память вызвала на траву Степаниду, но тут же подъехала машинка с подносом, на котором — плавки и полотенца. «Хочешь поплавать?» — голос Гели. Степанида пропала, осталось лишь ощущение неловкости от мимолетного воспоминания. Он мотает головой. Геля за руку куда-то ведёт его. Музыка не заглушает птиц, кажется, от земли поднимается. Да это не музыка, это голоса травы, света. По песчаной дорожке подошли к дому. Шатром прикрывает его конусообразная резная крыша. Первый этаж — в широких окнах, через которые не видно, что делается внутри, они отражают окружающий мир.

Просторен холл. И всё розовое: кушетки, столики, кресла. Солнечный свет чуть притушён портьерами. В ковре утопают ноги. Обстановка побогаче, чем у Гели.

Их встречает мужчина в белом костюме. Волосы приглажены, блестят. От крыльев носа к губам — морщины. Мешки под глазами. Щёки чуть обвисшие. Где-то видел этого человека! Где? Когда?

— Я привела к тебе гения эпохи. — Преданно глядит Геля на мужчину, ласкает его голосом.

— Этого дяденьку, — мужчина ткнул себя в грудь, — зовут Адриан Будимиров. А ты, как я понимаю, Джулиан Клепик. — Будимиров хлопнул его по плечу, Джулиан присел.

Будимиров?! Где он слышал это имя?

Булькает в желудке клубничный сок, выпитый залпом.

Смутно помнит, в какой-то прошлой, далёкой отсюда жизни он хотел убить Будимирова. Сейчас же не находит в себе никакой агрессии, лишь с любопытством вглядывается в спортивного, подтянутого человека. В нём нет ничего дурного.

— Я думаю, нам надо познакомиться более основательно. — Не успел вымолвить этих слов, как, словно по мановению волшебной палочки, посреди зала раскинулся стол. Джулиан закрутил головой, никого не увидел: стол явился сам, и блюда сами подплыли к нему и расставились на нём.