Улей

— Тогда ложись, — сказал Ян и зажал папиросу в зубах.

В той же тумбочке обнаружился медицинский чемоданчик, а в нем игла и нитки. Не хирургическая изогнутая игла, а обычная, швейная. И нитки обычные. Операция, ага. Анестезия? О чем я? Шил преторианец быстро, зря не мучал. Но все равно когда я сполз на одеяло, засчитал себе еще один выдержанный раунд пытки. Васпа улегся, не раздеваясь. Долго курил и молчал. Я уже почти уснул, когда услышал:

— Уйду из Улья. С экзамена. Ты поможешь.

— Чем, господин офицер? — сонно пробормотал я.

— Вертолет поведешь, — ответил Ян, а я провалился в сон.

Утром в преторианской келье выдалось тихим. Ян безмятежно спал, так и не сняв форму, а кровавый китель пестрел хлопьями пепла от папиросы. Я смотрел на кривые росчерки шрамов на лице васпы и думал. Дикая, выворачивающая на изнанку, мысль с самого пробуждения не давала покоя. Генетический мутант, воплощенная сила и ярость без страха и милосердия, идеальная машина для убийства, одноглазый преторианец Ян был для меня лучшим наставником, чем родной отец. За два дня я видел от васпы больше внимания и заботы, чем от генерала Наилия Орхитуса Лара за всю жизнь. Сидел на полу, смотрел на Яна и не знал, плакать или смеяться.

Я осознавал, что симпатия к палачу иррациональна, и, тем не менее, нашел логическое объяснение. Допрос есть допрос, там нет места эмоциям. Попади Ян в руки цзы’дарийцев, с ним бы делали тоже самое. Конечно, с поправкой на современные технологии и химию специального назначения. Но все, что было дальше в рамки отношений «палач — жертва» не вписывалось. Преторианец мог не кормить меня и не обезболивать раны, а пинками и уколами жала из трости погнать к Королеве. «Сделал дело и больше не нужен». Сейчас я бы уже истек кровью на полу тронного зала. А утром мой труп положили бы в лоток и отправили по ленте транспортера на корм Ее Величеству. «Неофит? Какой неофит? Ах, тот. Слабый оказался. Сдох». И ни замечаний, ни взысканий от Совета. Ничего. Полное, абсолютное безразличие.

Я вздрогнул, вспомнив холодный взгляд отца с портрета на стене Училища. Бесконечные насмешки и подлянки от кадетов. Злобу инструкторов, стремящихся доказать всему миру, что генетическая карта и папа-генерал ничего не значат. С меня спрашивали по всей строгости и в трехкратном объеме, за малейшую провинность сажая в клетку. Никто и никогда не заботился обо мне. И тот факт, что я спал на преторианском одеяле, зашитый преторианскими нитками и вдыхал запах преторианских папирос для меня, как тарелка еды для голодного цзы’дарийца. Так ли уж важно, какое блюдо и из какой посуды?

Тишина затягивала, перекручивая и без того непростые мысли тугими узлами. Ян дышал ровно и спокойно. Он вдруг показался мне очень молодым. Не удивлюсь, если на цикл старше меня. Двадцать четыре, может быть двадцать пять, а уже преторианец. Высший командный состав. Даже отец стал генералом только к тридцать третьему циклу, и это абсолютный рекорд. А что Ян вчера говорил про вертолеты? Не помню. Приснилось, наверное.

В претории тревожно загудела сирена, и я вскочил на ноги.

— Подъем, — спокойно сказал Ян. — Из комнаты ни шагу. Или… привязать?

Я отрицательно мотнул головой. Преторианец вставал с кровати, будто собирал разбитое тело из осколков. Медленно и долго вырастал в вертикальное положение. Или еще не отошел от вчерашнего или это его обычное состояние.

— Не сиди без дела. Адъютант. Почти. Сапоги почисть и портянки заштопай. В тумбе все. Умеешь?

— Так точно, господин офицер, — звонко ответил я.

Кадеты из Училища пришли бы в восторг. Генеральский сын в звании лейтенанта чистит обувь и штопает портянки. Мечта. Да плевать. В Улье я обычный неофит и не имею права возмущаться заданиями, ссылаться на свое звание.

Ян ушел, тихо притворив дверь, а я открыл тумбочку. Личные вещи на то и личные, чтобы оставаться в неприкосновенности. В Училище для любого кадета они становятся якорями, превращающими чужую агрессивную среду в хоть какое-то подобие дома. И чем меньше личного пространства, тем сильнее цепляешься за то, что можешь назвать своим. Никого не били так сильно, как тумбочных воров.

Я осторожно вытащил нитки и иголкой, и мимоходом мазнул взглядом по баночке с целебной пакостью. Не открывал, по запаху понял. Интересно, что бы сказали наши ученые о составе чудо-средства? Публий с его маниакальной дотошностью соскреб бы с меня скальпелем мазь на стекло, да еще проворчал, что так мало втер. Для исследований не хватит.

Я улыбнулся, вспомнив лагерь и военного медика. Так все, хватит сидеть. Пора работать.

Портянки не смотря на то, что изрядно ношеные, чистые и сухие. Я зашивал на них дырки той же иглой, которой Ян вчера штопал мой бок и рану под ключицей. Нитки пришлось рвать зубами, нож преторианец не оставил. Да даже если бы оставил, ну не разведчик я. Не придумывались гениальные планы побега. Все казалось дурью. Причем, смертельно опасной. Надежда только на выездной экзамен. Лес, конечно, нафаршируют сержантами, следящими за каждым шагом неофитов, но зато там не будет стен и дверей.

Я уже заканчивал с сапогами, когда вернулся Ян со стопкой горчичной формы подмышкой.

— Почему…не обработал? — недовольно спросил он.

Я демонстративно покрутил в воздухе начищенными до блеска сапогами, но хозяин обуви стал только злее.

— Рану!

Я оглянулся на зашитый бок, смутился и промолчал. Постеснялся брать мазь без спроса. Преторианец зарычал. Грут бы в зубы двинул, а Ян просто взял мазь из тумбочки и бросил мне на колени вместе с формой.

— Быстрее!

Намазавшись и одевшись, я выскочил из кельи. В норматив уложился? Нет? Без разницы уже. Ян повел меня по претории мимо каменных лиц дежурных прямо к лифтам. Сказал, что будет учить летать. Вчерашний сон о вертолете оказался явью. Значит, Ян действительно решил бежать с эссенцией. Но теперь я не понимал, как, кроме Тезона, взять с собой еще и Дина. Преторианец мог наотрез отказаться от лишнего пассажира. И сейчас не время задавать вопросы о побеге. Позже, когда уйдем из ангаров от посторонних глаз и ушей. Да и я думал только о предстоящем полете. За штурвалом тренажера в Училище сидел, но в кресле пилота вертолета никогда не был. Радостное возбуждение растеклось по груди и ушло в руки мелкой дрожью. Я зашел в лифт и провалился этажом ниже в ангары, как в бездну в свободном падении. Только не улыбаться! Неофиты васпов не улыбаются.

Ангар встретил знакомым запахом машинного масла и топлива, обрушил волну звука и вспыхнул яркими оранжевыми бортами дремлющих вертолетов. После нескольких дней, проведенных взаперти наедине с Яном, я чувствовал себя так, будто уже сбежал из Улья.

Рядовые при виде кровавого преторианского кителя замирали или наоборот демонстративно утыкались носом в работу. Офицер же шел вперед с уверенностью танка в лобовой атаке. Мы миновали один вертолет, обошли второй, проигнорировали третий. Я всерьез рассчитывал на последний, четвертый на нашем пути, но Ян свернул к неприметной груде железа в углу. Покореженный остов без пластин корпуса, частично разобранный и абсолютно не работоспособный. Проклятье, да как так? Это все равно, что подсунуть фантик без конфеты.

— Садись, — кивнул Ян на ободранное кресло, торчащее посреди того, что осталось от кабины.

Нет, умом я понимал, что это даже не тренажер, а всего лишь учебный макет, но мне потребовалось несколько минут, чтобы забыть о несостоявшемся полете. А пока я усаживался и косился то на рычаги управления, то на полупустую приборную панель, преторианец рассказывал про автомат перекоса и систему «шаг-газ», о режимах полета и такой уникальной детали, как контрольное висение в воздухе перед разгоном и набором высоты. Я фанатично любил технику, а Ян был хорошим учителем. Нажимая на педали и плавно поворачивая рычаги, я забыл обо всем, что происходило вокруг. Слышал грохот главного винта и чувствовал крен машины, а где-то внизу плескалось зеленое море деревьев. «Рычаг на себя и носом прямо на светило». В плену наваждения я обернулся на Яна и впервые увидел на его лице искреннюю улыбку. Пустым взглядом он смотрел вперед и тоже летел куда-то вдаль. Живой, настоящий.