Улица Райских Дев

Дахиба и Хаким были арестованы в ночь массовых политических арестов; к счастью, они успели отправить Зейнаб в сопровождении Радвана на улицу Райских Дев. Дахиба последний раз видела мужа в полицейском участке, где у них обоих взяли отпечатки пальцев и потом разлучили. Дахибу привезли в тюрьму Эль-Канатир, заставили раздеться и выдали грубое дерюжное платье и тощее одеяло. Потом ее поместили в переполненную камеру и двадцать дней она не получала ни записки, ни передачи, не имела возможности поговорить с адвокатом или с кем-нибудь из тюремного начальства.

Камилия, которая была арестована позже Дахибы, благодаря счастливой случайности попала в ту же камеру. Ее тоже разлучили в полицейском участке с ее спутником, и она беспокоилась о судьбе Якуба Мансура – бросили ли его в тюрьму без суда, как ее и Дахибу, или, может быть, судили по новым суровым законам, согласно которым могли приговорить даже к пожизненному заключению. Вместе с Дахибой она переживала за дядю Хакима – как немолодой уже, некрепкого здоровья человек перенесет тюремное заключение? Женщины подбадривали и утешали друг друга и надеялись, что семья разыскивает их и сможет помочь.

Но проходили дни, а положение не изменялось. В камере теперь была еще одна политзаключенная – она находилась в тюрьме уже целый год, без предъявленного обвинения, и ей до сих пор не удалось установить связь с волей.

Камилия и Дахиба не имели в камере никаких привилегий. Рухья удивлялась этому: ведь они настоящие госпожи, не то что мы, говорила она. Но злобная надзирательница считала, что привилегии можно получать только за деньги, а у обеих женщин отобрали сумочки и драгоценности после ареста, и даже платья из мешковины были точно такие, как на воровках и проститутках. Камилия, как ни странно это было в ее положении, жалела, что лишилась белой галабеи с воротником и рукавами, вышитыми золотом, – ей так хотелось сохранить ее в память первой ночи любви в своей жизни!

Темными сентябрьскими ночами, когда выключали свет, а тоска и страх гнали сон, женщины рассказывали друг другу свои истории.

Камилия и Дахиба узнали, как живут деклассированные женщины Каира, как суров к ним закон, который всегда обрекает на смертную казнь женщину, убившую мужчину, – даже если это была самозащита, – и может оправдать мужчину, убившего женщину, поскольку он защищал свою честь.

Закон преследует проститутку, но не наказывает сутенера. Закон не осуждает мужчину, бросающего на произвол судьбы жену и детей, но карает покинутую им женщину, вынужденную воровать, чтобы прокормить детей. Закон строг к жене, оставляющей мужа, но снисходителен к мужу, который может без предупреждения оставить жену.

Девочки с девяти лет и мальчики с семи полностью принадлежат отцу; разведясь с женой, он может оставить детей у себя и навсегда запретить матери видеться с ними.

Закон разрешает мужу избивать жену и применять другие средства подчинения женщины.

Из шести соседок Камилии и Дахибы по камере пятеро были неграмотны; ни одна не слышала о феминизме и не могла понять, почему оказались в тюрьме две знаменитые киноартистки.

«Мужчины надменно утверждают свое превосходство над нами, – читал Ибрахим, – их самоуверенность проистекает из их невежества, по невежеству они ведут себя как дикари, как дети, которые, рассердившись, колотят кого попало, кто подвернется под руку и не может дать сдачи. Так и мужчины. Вот пример: муж бьет жену, потому что она рожает ему только девочек, а ему нужны сыновья. По невежеству он не знает, что пол ребенка заложен не в яйцеклетке женщины, а в сперме мужчины; следовательно, в том, что не рождаются мальчики, виноват мужчина. Но разве он признает свою вину? Он обрушивается на невинную жертву – свою жену».

Ибрахим положил газету. Амира вздохнула и сказала удивленно:

– Моя внучка смелая женщина. Ведь это все – правда. Почему же я раньше этого не знала?

Они сидели вдвоем в решетчатой беседке – все остальные Рашиды уехали в тюрьму или к судебным чиновникам добиваться освобождения Камилии и Дахибы. Высокие зеленые деревья, которые уже были старыми, когда Амира вошла в этот дом шестьдесят пять лет назад, дарили прохладу и тень, из сада лился сладкий аромат цветов.

– Мама, – сказал Ибрахим, садясь рядом с ней на скамейку, – моя дочь принадлежит к новому поколению женщин. Я их не понимаю, но слышу, что они обрели свой голос.

– Сын мой, почему ты боялся рассказать мне о ее статьях? Я – из поколения бессловесных женщин, меня считали вещью, и я горжусь смелостью моей дочери и внучки. Узнал ты о том человеке, которого арестовали вместе с Камилией?

– Нет еще, мама.

– Найди его. Надо узнать, что с ним.

Дахибу и Камилию пробудило от дневного сна в жаркое время сиесты звяканье ключей в коридоре и звук шагов у дверей камеры. Обитательницы камеры встревоженно зашевелились: когда камеру открывали не в положенный час еды или прогулки, это сулило недоброе. Одну из заключенных могли увести неизвестно куда, и она исчезала бесследно. Дверь открылась, и надзирательница в форменной одежде, грузная женщина, похожая на пожилую крестьянку, выкрикнула, обращаясь к Камилии и Дахибе:

– Вы две! На выход!

Дахиба взяла Камилию за руку, они вышли из камеры и пошли вслед за надзирательницей в конец коридора, где она открыла ключом дверь и ввела их в камеру на четверых человек, где стояли только две опрятно постеленные кровати, столик и стулья.

– Теперь вы будете здесь, – сказала надзирательница.

– Камилия, наша семья нашла нас! – воскликнула Дахиба. Через пять минут в камеру внесли корзины с провизией и бельем; там были еще письменные принадлежности, бумага и Коран. В Коран было вложено письмо от Ибрахима и конверт, наполненный банкнотами в десять и пятьдесят пиастров. Дахиба вынула из корзины с едой большую плоскую лепешку, кусок сыра, жареного цыпленка и немного фруктов и, сунув надзирательнице бумажку в пятьдесят пиастров, попросила ее:

– Отнесите, пожалуйста, корзину в нашу прежнюю камеру – пусть наши соседки все это съедят. И передайте нашей семье, что мы здоровы.

Потом они читали письмо Ибрахима, который сообщал, что Хаким в тюрьме чувствует себя хорошо и что адвокат Шукри хлопочет о его освобождении.

О Якубе Мансуре известий не было.

Все родные дежурили у тюрьмы, каждый день просиживая у ворот до захода солнца, но Камилию и Дахибу не выпускали, и не было надежды даже на свидания. Ибрахиму и Амире каким-то чудом удалось добиться встречи с представителем тюремной администрации, но дело ограничилось вежливой беседой и любезными извинениями:

– Свидания с политическими заключенными запрещены.

Записки от Камилии и Дахибы и для них передавались, также каждый день передавалась свежая еда, – это стоило немалых денег – надо было вручать бакшиш десяткам людей.

Ибрахим и Омар продолжали хлопоты, обходя правительственные офисы, встречаясь с влиятельными людьми в кофейнях и у них дома. Затруднение состояло в том, что Камилия и Дахиба были не уголовными, а политическими заключенными, а в таком случае ходатайства были небезопасны. Один адвокат, хлопотавший за политзаключенного, сам попал в тюрьму. Так что знакомые, которые могли бы помочь, стесняясь отказать Ибрахиму, говорили ему: «Бокра – завтра увидим», «Ма'алеша – все уладится» или фаталистически возглашали: «Иншалла – Все в Божьей воле».

Даже Набиль эль-Фахед, богатый антиквар с влиятельными знакомствами, предпочел скрыться из виду.

Амира призвала женщин к молитве. Расстелив молитвенные коврики на мостовой перед стенами тюрьмы, двадцать шесть женщин рода Рашидов, встав на колени, простирались ниц и повторяли слова Корана. Двадцать шесть женщин в возрасте от двенадцати до восьмидесяти лет, одетые в исламскую одежду, мелаи, платья или юбки с блузами, одна – старшая дочь Омара от Налы – в джинсах. Окончив молитву, они раскрыли зонтики – защита от жестокого солнца октября – и вернулись в машины, припаркованные у тюремной стоянки, к рукоделию или книгам, – так семья Рашидов проводила целые дни. Амира сидела в привезенном для нее складном кресле, когда к тюрьме подъехал Ибрахим. Выйдя из машины, он подошел к матери: