Улица

Я спустился в подвал и отворил дверь в квартиру. Старик лежал на соломенном тюфяке, и рядом с ним — пузырьки с лекарствами. Он отворил глаза, посмотрел на меня — и не узнал. Он не спросил, чего я хочу, только снова закрыл глаза, которые были полны жара, как будто его не касалось, кто там вошел. Я пробыл в комнате несколько минут и огляделся. Стены позеленели от сырости, и груда кожаных башмаков, сваленных в кучу, покрылась плесенью, будто к ней давным-давно никто не притрагивался. Кроме старика тут никого не было. Я быстро ушел из подвала.

Снова наступил вечер, и я пошел в кинотеатр «Венус».

Опасаясь, что вчерашний скандал повторится, директор снял с показа картину «Две сиротки» и поставил вместо нее какой-то фильм с Эдди Поло [34] в главной роли. На первом сеансе я молчал. Я должен был понять содержание фильма, чтобы знать, о чем говорить. Директора не было. Я был один на эстраде — забился в уголок и смотрел на экран.

Кинотеатр находился в низком деревянном здании — скорее, это было что-то вроде наспех сооруженного барака. Слышно было, как накрапывает дождик, долгий и ленивый. По эстраде бегали мыши. Увидев меня в первый раз, они испугались и попрятались в норки, но потом расхрабрились, привыкли ко мне и, не таясь, стали расхаживать по полу рядом с местом, где я стоял. Мне было грустно и холодно. В маленьком окошке вверху стены, за кулисой, было выбито стекло. В окошко дул ветер, колыхал экран, улетал прочь, но тотчас возвращался в гневе. Перед началом второго сеанса я принялся «говорить».

34

Эдди Поло (1875–1961) — американский киноактер, снимался в боевиках. Был особенно популярен в начале 1920-х гг.

Я позабыл, где нахожусь, опьяненный прекрасными словами. Я говорил про дальние страны, реки, моря и горы, которые были сняты в этом фильме.

— И горы эти стоят вечно. Их вершины покрыты снегом, как седовласые старцы. На горные вершины любит бросать свои отсветы солнце, даря им золото своих лучей и согревая скалы, как детей. А море, огромное беспокойное море, любит бросать свои серебристые волны к подножиям гор и целовать их, ласкать, как рабыня своего господина…

Я говорил и сам чувствовал теплоту, исходящую от этих слов. Внезапно я вспомнил о главном герое фильма, об Эдди Поло. Я вообще о нем забыл, о главном герое!

— И в этих чудесных горах появляется всемирно знаменитый детектив Эдди Поло, чтобы заполучить в руки правосудия того, кто поджег дворец миллиардера Розена и убил приемную дочь вице-бургомистра.

Дальше я опять говорил про небеса и новые земли. Я вкладывал в эти слова все свое сердце и чувствовал, как слова уводят меня самого куда-то вдаль…

На эстраде было темно. Никакого освещения не было. Мыши дотрагивались до моих ног, а одна из них, изголодавшись, попробовала отгрызть кусочек кожи от моего башмака. Ветер стал пронизывающим. Он пробрал меня до костей, и я начал дрожать.

— И корабль несется в самом сердце сердито поющих волн и просит покоя и тишины, а волны скачут вокруг корабля, как расшалившиеся дети. Отправившиеся в путь за хлебом насущным смотрят молча, но их сердца молят немо: качай нас, о море, огромное море, но только неси нас в новую страну, где вечный свет и свобода, где есть хлеб для наших жен и детей, и радость и веселье — для наших душ.

И затем:

— И вот Эдди Поло едет третьим классом и ищет убийцу среди простых пассажиров. У него есть основания думать, что преступник прикинулся рабочим, эмигрантом.

Я говорил и почти ничего не видел, кроме фильма. Звонкие слова одурманили меня и заставили забыть обо всем на свете. Второй сеанс продолжался больше двух часов.

Я послал мальчишку из кинотеатра за хлебом и поужинал прямо на эстраде, запивая хлеб содовой водой из буфета, который был в коридоре. Перерыв между вторым и третьим сеансом закончился. Я снова стоял на эстраде и говорил.

Мыши танцевали в темноте и свистели от голода. Они еще раз напали на мой башмак, но безуспешно.

Примерно в половине двенадцатого я освободился. Я был измучен тем, что говорил слишком много. Глаза устали от напряжения, и голова раскалывалась. Я быстро ушел из кинотеатра.

Я ничего не видел на улице — так я был утомлен и возбужден.

Несколько раз мне приходилось прислоняться к стене, чтобы поглубже вдохнуть. А потом я, согнувшись и подняв воротник, плелся дальше. Дождь поливал меня, ветер свистел в ушах.

Я не сдержал слово и не пошел в отель к Язону: мне не хотелось беседовать. Я чувствовал себя усталым, больным и был не в силах разговаривать. Я отправился в ту семью, где провел прошлую ночь. Ворота в дом, где жила эта семья, были заперты. Я напомнил сам себе, что, в сущности, я у них не живу и не смею своим ночным появлением нарушать их сон. Я пошел назад в город и около часа бродил по тихим, темным улицам. На центральные улицы я не хотел идти, потому что свет электрических фонарей резал глаза.

У меня еще было немного денег, и я отправился к еврею у вокзала, рассчитывая переночевать у него.

22

На следующий день я пришел на работу в кинотеатр почти больной. Глаза сильно болели, покраснели, воспалились. Но сегодня я мог дать им отдых, держа их закрытыми. Я со вчерашнего дня запомнил содержание картины. Время от времени мне нужно было только бросать взгляд на экран, чтобы убедиться в том, что я не ошибся…

Так я стоял с закрытыми воспаленными глазами и говорил о доблестных делах Эдди Поло. После первого сеанса, выйдя в коридор, я встретил директора.

— А вы замечательный декламатор! Публика вами захвачена! — сказал он мне.

— В таком случае можно ли мне получить у вас немного денег?

— Да, берите! — И он достал из кармана брюк бумажник и протянул мне ассигнацию.

Закончился последний сеанс. Дрожа от холода, я сошел с эстрады и отправился ночевать к еврею у вокзала.

Проходя за кулисами, я увидел, что бледная девушка с лучистыми глазами, улыбаясь, смотрит на меня. Я взглянул на нее, но не понял, какое ей до меня дело. И я пошел дальше. На улице я увидел, как эта девушка идет мне навстречу с той же улыбкой на губах. Я как следует вгляделся. Она была бледной, очень бледной, лицо круглое, кое-где морщинки, глаза странные — большие и лучистые; густые белокурые волосы обрамляли ее голову, а губы были узкими и подвижными. На ней были розовая шляпка и серое пальто. Что значил ее взгляд, я не понял. Улыбка на ее нежных, розовых губах была смешана с горечью и состраданием. Я впился глазами в ее лицо. Чем ближе она подходила ко мне, тем отчетливей была улыбка на ее лице, а ее рот и щеки лучились теплотой. Она прошла мимо, взглянула на меня и шепнула на ухо одно слово:

— Ми-и-лый! — и быстро пошла прочь.

Не успел я оглянуться, как ее уже не было. Она исчезла.

— Ми-и-лый! — звенело у меня в ушах.

Ми-и-лый? Что значит это слово? Может, это просто ветер шуршит? Нет! Это я сам себе внушил, что кто-то так сказал. Кто была эта девушка, которая так на меня посмотрела? О чем говорила ее улыбка? Может быть, я ошибся? Может, я сам себе внушил, что кто-то думает обо мне? Наверное, меня дурачат мое одиночество и моя неприкаянность! Мое одиночество навеяло мне сон — какую-то бледную девушку, которая думает обо мне. Нет, это заблуждение, в него, чтобы заполнить душевную пустоту, впадает человек, о котором никто не думает и которого никто не помнит. А может быть, я болен и перед моими глазами проносятся какие-то образы и видения?

Странные лучистые глаза были у нее! Что за огонь тлел в ней, сколько доброты и мягкости было в ее улыбке! Ее сутью были легкость и свет, что за облачное, светлое существо!

Я шел и видел, как в темноте блуждают два больших, лучистых глаза.

Целый час прошагал я так по улицам. Лавки были закрыты. Я поужинал на вокзале.

Прибыл поезд. Люди стали выходить с шумом и гамом. Потом пассажиры, унося с собой чуждость далеких городов, покинули вокзал.

Я отошел к окну и стал просто так, без всякой цели смотреть на поезд и на приехавших в нем людей. Паровоз засвистел и зашипел, и в тяжкой темной ночи, напомнившей о монотонных шагах обутых в сапоги ног по слякотной проселочной дороге, ветер заныл и швырнул на землю тоску, украденную им у вечно странствующих облаков.