Улита

Улита вошла, и в тяжелом, со свисающей по углам коричневой и пепельного оттенка декоративной паутиной вестибюле ее любезно встретил высокий молодой человек в черном. Он опустил веки и медленно покачал головой, сокрушаясь, что повод для их знакомства не удался радостным, а затем жестом пригласил клиентку в кабинет, тоже обставленный скорбно, усадил за массивный, похожий на гроб стол и с тихой проникновенностью объявил, что цены в агентстве головокружительные, исполненные самого смелого новаторства, зато обслуживание, какого не сыскать даже в краях, где к смерти испытывают небывалое почтение. Этот молодец, попутно поименовав себя сначала Хароном, а затем и Гадесом, перечислил некоторые земные пределы, несомненно благословенные для гробовщиков, ибо там люди почитают даже за некое поэтическое счастье поскорее скончаться, завещав кругленькую сумму на погребальный обряд. Улита односложно выразила готовность к сотрудничеству с конторой, где в своем ремесле брали за образцы лучшие достижения похоронной мысли и чувственности. Тем самым она как бы аккредитовала себя богатой клиенткой. Впрочем, я уже говорил, что деньги у нее водились, вот только их источник так и остался для меня тайной за семью печатями.

Молодой человек провел Улиту в просторный зал и отдал в руки немногословной Персефоны, которая продемонстрировала ей различные модели катафалков, венков и прочих атрибутов материального и морального траура. Для убедительности она даже укладывалась в гробы, показывая удобство лежания в них, и густо оснащалась упомянутыми венками. Оставленная мной девушка сказала, что вполне доверяет вкусу этих безоговорочных специалистов. Тогда Харон-Гадес дал Персефоне отдых в одном из катафалков, накрыв ее крышкой, и, повернув бледное лицо к Улите, витиевато осведомился:

– Желаете ли оплатить услугу в виде переодического явления призрака дорогого и безвременно покинувшего вас человека?

Улита не выразила удивления и не заподозрила в словах чиновника ничего подобного пустому острословию и жестокому юмору могильщиков. Полагаю, у нее не возникла даже мысль, что подобная услуга должна стоить баснословно дорого. Она огляделась, как бы ожидая и моего показательного выступления среди всех тех удручающе роскошных образцов, а затем, собравшись с духом, произнесла:

– Я любила его... Я бы хотела встретиться с ним вновь... Это возможно?

– Вполне, - ответил Харон-Гадес.

– Я согласна.

Молодой человек сказал:

– Знаете, наши клиенты, люди, убитые горем, поначалу, как правило, с воодушевлением хватаются за такую возможность свиданий, но впоследствии нередко раскаиваются. По самым разным причинам, хотя, должен отметить, что никаких бытовых хлопот и лишений призраки с собой не приносят. Тут неудобства скорее нравственного, чувственного плана, чем материального. Поэтому мы гуманно ввели двухмесячный испытательный срок, по истечении которого вы, если сочтете это целесообразным, сможете продлить контракт с нами на все обозримое будущее.

Улита несколько времени колебалась, не решаясь задать вопрос, который ее по-настоящему мучил. Ей ведь нравился молодой чиновник с его набором и самых необходимых, и самых неожиданных услуг, ей представлялось, что он по своей службе все предусмотрел наилучшим образом, а потому ее вопрос может показаться ему неуместным и даже отчасти оскорбительным.

– А для самого покойника, - наконец решилась она, - это... я хочу сказать, необходимость подвизаться призраком... не оборачивается какими-нибудь нежелательными последствиями? не приносит ему вреда?

Молодой человек определенно не обиделся. Ни один мускул не дрогнул на его лице утопленника, не блещущем мужественностью, прекрасном, как лунное лицо русалки. Он пожал плечами и ответил:

– Не могу знать. Ведь суть в том, что наше дело - живое. Мы с вами, согласитесь, не настолько хорошо знаем жизнь, чтобы понимать еще и смерть... простите, это уже не наша вотчина, то есть та, что за гробом, мы по части погребения, не более того. И если мы прикасаемся к миру мертвых в том смысле, что вынуждаем заказанный призрак являться в оговоренный срок, то это еще не значит, будто нам известно, что в том мире чувствуют и, скажем, думают о нас. Тут, уважаемая, надо ждать откровений от самого Господа, а не от меня, - закончил чиновник с некоторой развязностью.

– В таком случае, - заявила Улита, - вопрос о призраке - вопрос спорный и нравственный.

– Не могу с вами согласиться, - возразил Харон-Гадес, несгибаемый в борьбе за статью дохода.
– Не зря же сказано: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Не углубляясь слишком в философию и эзотерику этого странного, на первый взгляд, высказывания, мы вправе полагать нашей первейшей задачей защиту собственных интересов, а они есть не что иное как интересы нашего мира, мира живых. И если нам необходим призрак усопшего, мы его вызываем, не задаваясь вопросом, как это отликнется на знаменитом и вместе с тем до смешного мало изученном мире ином.

Решимость молодого человека не задаваться этим вопросом подкреплялась большими деньгами клиентов, Улите же надо было поискать другие стимулы, чтобы преодолеть моральное сопротивление и вполне естественный страх и дать согласие на встречу со мной на каком-то мистическом, может быть, ужасно сомнительном уровне. Но сумеречное обаяние руководителя фирмы "Навьи чары" было так велико, что она в конце концов уступила, и даже с некоторой торопливостью, пока он не заподозрил, будто в решающую минуту она вдруг стала экономить на своем дорогом покойнике.

Сделка состоялась. Я, лежа в холодильнике морга, ничего о ней не знал. Час моего возвращения еще не пробил. Бедную Улиту, подписавшую договор не иначе как с самим дьяволом, не посвятили в детали предстоящей авантюры, велев ждать в полной уверенности, что призрак найдет ее везде, где бы она ни очутилась. А это "везде", кстати сказать, имело для нее известную актуальность, ведь когда я перестал быть хозяином дома, ее право жить в нем оказалось под вопросом, ответить на который мог лишь единственный теперь домовладелец, мой брат Юрий.

Пышные похороны, которые устроила мне Улита, потрясли воображение обитателей нашего пригорода, и уже не я, а она стала как бы виновницей торжества. Загадка ее была велика в глазах свидетелей грандиозного погребения, в Улите проклюнулась словно бы некая волшебница, мастерица гипноза и грез, внушений, под воздействием которых люди почувствовали себя участниками грандиозного обряда и мистерии. Иначе как обманом зрения, казалось, невозможно было объяснить то, что проделывали с моим прахом. Иначе возникал вопрос: для чего человека, которому все уже безразлично, так здорово хоронить, да и кто я такой этой Улите, чтобы она разорялась на предании моих бренных останков земле? Мой брат был далеко не последним в череде тех, кто, позабыв о насущности скорби, ну и, опять же, недоумевая насчет моих прав на все эти баснословные явления траурной красоты, спешил выразить Улите восхищение ее щедростью и умением украшать жизнь столь великолепными и незабываемыми мгновениями. Как и у прочих, воображение Юрия не заходило дальше усредненной версии, что я был любовником Улиты. Но это всем им представлялось не столь уж убедительной причиной, чтобы закатывать мне фантастические по размаху похороны. Юрий терялся в догадках. Все происходящее свидетельствовало о богатстве Улиты, а ее красота говорила сама за себя, и мой брат подпал под влияние таинственных чар девушки. Это произошло быстро и совершенно безболезненно для него, практически незаметно, просто в какой-то момент он вдруг почувствовал себя как будто новым человеком, просветленным какими-то лучами, вообще словно прозрачным как стекло, человеком, с которого дожди, прошумевшие разве что в его снах, смыли все прежнее, усталое, в том числе и родство со мной. И он уже принял за освоение гениальности и вспышку чудесного озарения свою догадку предложить Улите жить в доме, сколько ей заблагорассудится, хотя чудесного в этом было не больше, чем если бы он высказал предположение или даже уверенность, что завтра взойдет солнце и будет погожий летний денек.

Но все, о чем я сейчас рассказал, только серая проза будней в сравнении с ощущениями, которые я испытал, внезапно обнаружив себя в комнате своего бывшего дома. Это была спальня Улиты. Бедная заговорщица, рискнувшая выступить против моей смерти в союзе с силами тьмы, готовилась отойти ко сну. Я знал, что умер и что каким-то образом вырван из мрака небытия. Улита, которая, не поленюсь напомнить об этом, подписала договор, обрекавший меня на печальную участь привидения, похоже, знала о моем положении гораздо меньше, чем я, представший перед нею в виде светящегося облака со слабо выраженными человеческими очертаниями.