Ультиматум

— Исключения лишь подтверждают правило, — упрямо сказал Бродский. — Для меня фашисты — это волки в овечьей шкуре.

— Ненависть застилает тебе глаза, Сергей. Сейчас ненависть к гитлеровцам понятна, но в дальнейшем она бесперспективна. Уже теперь, в середине войны, мы должны работать на будущий мир.

Наконец им удалось вырваться из колонны машин и набрать скорость. Уже после полуночи они остановились у КП дивизии.

— Товарищ майор! — крикнул радист, как только Ахвледиани вошел в помещение для радистов. — Известие от «Тополя»: они следуют к селу Моринцы.

Ахвледиани отыскал село на карте.

— Вот оно!

Бродский заглянул через его плечо и сказал:

— Довольно близко от Корсуня.

* * *

Однако группа Тельгена этой ночью не перешла линию фронта ни со стороны села Моринцы, ни в каком-нибудь другом месте. Следующий день тоже прошел в напрасных ожиданиях. Совершая отчаянный побег на грузовике, группа в спешке взяла неверное направление и, чтобы избежать возможного преследования, должна была проехать довольно большой отрезок по незнакомой дороге. Затем они пошли пешком и были вынуждены прошагать несколько лишних километров по заснеженным полям: без конца приходилось обходить то немецкие гарнизоны, то колонны машин, то позиции артиллерии. Особенно нелегким и продолжительным был последний этап, когда им нужно было перейти через передний край главной полосы гитлеровской обороны, который постоянно менялся.

Поскольку они не знали этого участка, первая их попытка едва не кончилась катастрофой: они оказались в районе оборонительных позиций, занятых подразделениями СС. Им едва удалось уйти живыми. Весь следующий день пришлось отсиживаться в лесу.

Только спустя сорок восемь часов они смогли доложить в дивизию о новом маршруте своего возвращения из котла. «Довольно близко от Корсуня», — заметил тогда Бродский, имея в виду село Моринцы. Но это было дня два назад. За это время многое изменилось и на участке дивизии, в штаб которой поступило сообщение от группы Тельгена. Части 1-го и 2-го Украинских фронтов, наступавшие со всех сторон, оказались довольно близко от Корсуня.

5

Утро в Корсунь-Шевченковском никак не могло вытеснить холодные ночные тени из домов, палисадников и со скалистых берегов журчащей под ледяным покровом Роси.

Раиса сняла одеяло с окна и прижалась лбом к замерзшему стеклу. События прошедшей ночи только теперь со всей отчетливостью дошли до ее сознания.

Она думала о Васе — удастся ли ему выбраться? — о девушках, которых прятала Лидия, и смотрела, как от ее дыхания тают на стекле ледяные цветы; думала о Марии, Максиме и других товарищах из «Комитета 103», с которыми ее столько связывало, о людях Рыжего, а где-то подсознательно ее не покидала одна назойливая мысль, пробивавшаяся через все тревоги последних часов: что же стало с Торстеном?

С улыбкой она растопила пальцем корочку льда на стекле, а в середине сверкающего ледяного цветка написала большое «Т». Словно человек, раскинувший руки, поднялось оно над ледяными цветами. Да, она не ошиблась, приняв Торстена за хорошего человека. И если раньше она не была уверена, то теперь знала точно: он любит ее.

По улице, на которой жила Рая, проходили вооруженные гитлеровские солдаты в касках, проносились мотоциклы, тарахтели грузовики и легковые машины. Гитлеровцы один за другим оцепливали и обыскивали все дома на улице. Но ее дома, на двери которого висела записка с печатью и подписью военного коменданта города, никто не трогал. Ледяной рисунок на стекле, похожий на фигурку человечка с раскинутыми руками, покрылся молочным туманом, и в голову Раисы робко прокралась мысль о том, что же будет дальше. Что будет, когда Торстен узнает, что раненый все еще находится в ее доме? Выдержит ли его любовь второе испытание? Она просто не могла представить себя на его месте. То, что он не верит в свое дело, она поняла из его разговора с Фундингером, но, может быть, его решение, принятое с приездом мотоциклистов, было все-таки слишком поспешным?

Тень скользнула по лицу Раисы. Опасность еще не миновала. «Как только Фундингер немного оправится, его надо будет спрятать куда-нибудь в другое место», — решила она. Слегка дрожали оконные стекла. Издалека доносились артиллерийские раскаты.

* * *

Фундингер лежал в темном погребе на куче соломы и прислушивался к отголоскам недалекого фронта: шуму моторов, лязгу оружия и крикам. Если его здесь найдут, то в первую очередь поплатятся его спасители. Он крепко стиснул зубы и вытянулся во весь рост. Все тело мгновенно покрылось липким потом. Вдруг крышка люка над его головой откинулась. По лестнице проворно спустилась Раиса.

— Ты с ума сошел! Сейчас же ложись!

— Мое обмундирование, — выдавил из себя Фундингер, — где оно? — Здоровая рука, на которую он опирался, заметно дрожала.

Раиса в растерянности остановилась возле него.

— Будь же благоразумным, — проговорила она мягко, — ты же еще не можешь встать…

Фундингер отрицательно покачал головой:

— Я разумнее, чем ты думаешь. Именно поэтому я и хочу отсюда уйти.

— Но куда ты сейчас, да еще среди бела дня?

— Я должен уйти, — упрямо повторял он. — Там я буду подвергаться не большей опасности, чем здесь. А потом… Если меня схватят здесь, вы обе, ты и твоя мать, погибли.

— Сюда никто не придет, товарищ. — Раиса отерла пот с лица раненого, как будто сейчас это было самое важное. Она прекрасно понимала, что его опасения справедливы. Но другого выхода у нее не было, и если все, на что она осмелилась прошлой ночью, не пропало впустую, то он мог и должен был остаться в погребе до вечера.

— Пойми же ты наконец, я не могу взять на себя такую ответственность.

И тут Раисе пришла в голову спасительная мысль.

— Ответственность? Перед кем? — строго спросила она.

— Перед тобой и твоей матерью… да и перед собственной совестью.

— А дело, за которое ты борешься? О нем ты уже не думаешь? Тот, кто борется, не должен терять головы, он обязан соблюдать дисциплину.

Фундингер был слишком измучен, чтобы найти в себе силы иронически ответить на такое поучение.

— Ну, чего же ты хочешь? — спросил он устало. — Ведь здесь я сижу, как в мышеловке.

Тогда она вытащила красную книжечку и торжественно протянула ему.

— Ведь это мой карманный календарик, — удивленно прошептал он. — Как он у тебя оказался?

Она кивнула и показала на подчеркнутые числа, а затем спросила:

— А это что такое?

Фундингер молча посмотрел на девушку, слегка прищурив глаза, потом медленно сказал:

— В нашей группе я был радистом, эти цифры мне нужны для связи со штабом советской дивизии, с майором Ахвледиани. Ты знаешь, что такое код? Разбираешься в этом?

— Нет, но теперь послушай меня внимательно, товарищ Гейнц! — Она села на кучу соломы рядом с ним. — Мне, наверное, не надо тебе объяснять, насколько сейчас нашим товарищам важно установить радиосвязь со штабом Советской Армии. От этого будет гораздо больше пользы, чем от твоего бессмысленного стремления к смерти!

— Ты строишь воздушные замки, — иронически возразил он. — Уж не с помощью ли самовара я выйду на связь со штабом?

Раиса отвернулась. Ничто не задевало ее так сильно, как скепсис и ирония.

— Я комсомолка и не привыкла отступать перед трудностями. Сейчас у нас нет радиопередатчика, а это значит, что нам надо постараться достать его.

Фундингер задумался. Она хочет достать радиопередатчик и почти уверена в том, что ей это удастся. Конечно, за ней стоит еще кто-то, возможно целая группа. Ну что же, это уже другое дело. Как радист он мог бы быть им полезен. А самое главное, тогда удастся связаться с Ахвледиани, от которого он получит конкретные указания. Кроме того, Эрнст узнает, что он жив.