Улялаевщина

А какие камни: один сандастр

По имени "Байрон" - черный, как крось.

И ледяной каллапс-"Первая любовь",

Спектральными туннелями звездастый.

А какой в Москве у нее салон,

Как едки и дипломатичны улыбки.

И все влюблены. Чуть вечер-"Алло!"

Юрочка Гай или Котик Билибин.

Ах, Гай... Он любил о Тате погрезить.

Но как! Вслух и с латинской солью:

"Я Ваши ноздри сравнил бы с фасолью,

Если бы в ней хоть капля поэзии.

А впрочем... fа, sol (он трогает клавиш)

Не это ли формула Ваших ноздрей?"

О, нет, согласитесь, что яд этих стрел

Никаким равнодушием не расплавишь.

И вовсе не по ее вине.

И если Сугробов надует губы,

Улыбнется, распускаясь, как жемчуг в вине:

"Вот таких-то, моя дудочка, и любят!"

Вообще-жила. Такая милая, лучшая,

Самая лучшая (нет, я беспристрастна).

И вдруг - такое. За что? Престранно.

Совершенно. Абсолютно.
– Революция!

Осталась одной. Но ведь это же яма ж.

Ничего не умея, работай. А как?

Ну, вот и вышла пока что замуж

За самого дошлого казака.

И дедовский дом Сугробовых рухнул.

Улялаев забил колоннадную дверь,

Выбрал из флигеля 2 комнаты и кухню,

Вырезал землицы десятины с две.

Три раза проходили белые войска,

Три раза усадьба возвращалась бы Тате,

Но что за смысл судиться, искать?

Все равно большевики снова прикатят.

А если так - Улялаев за белых,

В драке за землю он их ненавидел

Но все обошлось в самом лучшем виде,

И теперь мешали красные. И он не терпел их.

И верно: у него теперь барское хозяйство:

Голландки, симменталки, молочные козлицы,

А эти придут-заорут "да здравствует",

И сдавай на учет и жди реквизиций.

Но когда он услыхал, что генерал Субботин

Перевешал весь Ревком их губернии

Успокоился враз, даже принял на работу

Какого-то очкастого, беглого наверно.

И вот теперь барствует - никаких забот нет,

Хитер да сметлив - всех позаклепал.

Девять ран, так на войне уж не работник,

Эта власть, та ли-он сам себе пан.

Но ныла в Улялаеве ссадина на сердце:

Купил он вот кусок молодой жены.

Она скучала в мезонине, в окна над сенцей

Глядя на плахты ядреных жниц...

И Улялаев сатанел: он у ней не первый,

Но только чуть дотронется - и пошла ловитв.

Законного мужа не голубила, стерва,

Плакала до хохота, говорила "вы".

Но понимал кавалерюга - не заматывал силищей.

Это, брат, панночка, кровей голубых,

И, нарывая голодом, мучается, ищет,

Как бы добыть любви.

Бережно осев на скамеечку, что под ноги,

Локти в колени, мизинцы в губу

Думал: "Та разве ж тебя загублю,

Цацочка моя рбдпая".

И каждый вечер с ней, но один,

Просиживая в безысходной грусти,

Языком изнутри по зубам выводил,

Себя же стесняяся: "Тата", "Татуся".

Но в этот раз отсидев полчаса,

Обул плеча кожухом на ваксе,

По живую душу пошел он до "Васьки"

И долго в пашине плеши чесал.

И "Васька" парной теплынью вздыхал,

Оттеняя темноту фиолетовым глазом;.

И так было тихо, что даже доха

Шипела, когда в ней клещатик лазил"

Но вот Улялаев выкатил гербы

И в этом Лжедмитриевом рыдване

Двух верблюжих идиотское рыданье

До плеч заплывало в сугробьи горбы.

Не выдержал. Выехал матерой Кирилыч

Искать ведьмовки или колдуна:

"Киземет, ось!-просю тебя: вылечь;

Донские дензнаки выкладу-на.

Щоб вона влазила на пидоконник,

Меня выглядаты-дай приворот".

А дома-то, на хуторе-то снаряжались кони

И на трубе сидела пара ворон.

Чемоданы, саквояжи в ярлыках Эзонцо,

Бесчисленных Виши, Кастаньол, Ментон,

Серый капор над черным манто,

А глаза как флаконы солнца.

Взбежал батрак, да обряжен как!

"Тата!"- "Гай, наконец-то".

"Ты меня заждалась, лебяженька,

Снежинка моя, невеста..."

Пара ворон, распахнув веера,

Седой чешуей взъерошась,

Сутуло махала, ныряя в буран,

Лапой звездя порошу.

Один, солидный, имевший нагул,

Присев на кибитку, взял ноту Кар-рузо.

Другой с удивлением выпятил пузо,

Комически раскорячась в снегу.

В сани зверея налезла доха,

Сунула за пазуху хохочущую шубку.

Меховыми хлопьями заносил шурхан,

Мороженым наслаивая дюны на порубке.

В пене поземки, в снеговой дым

Нервная звала и торопила дорога.

"Тепло тебе, Тата?" Дышло - дыдынь.

Коренной оглянулся - трогать?

Винный запах ноздрей ожег,

В голосе душные звуки.

Свернулась на нем в пуховой снежок,

Лебяжьи обвили руки.

О подбородок пальцами Брамс,

О щеку ресница нежится.

Нежно всасывается к губам,

Остановилось сежце...

Вороной строевик да савраска куцый,

Колики ног зазяблых,

А щеки-то, щеки-крепче яблок,

Так что нельзя улыбнуться.

Буран затих. Распашная езда,

Переговариваются копыта,

И Тате из ямы крытой кибиты

Видна лишь одна голубая звезда.

И, может, на самую эту звезду

Смотрел полудремой в кибитке Пушкин,

С таким же снежком на бобровой опушке

И так же сквозь дырочку ветер дул...

Вдруг -стали. На низовой.

Вопросительный посвист, полный вибраций,

И вот о снег полнозвучно бряцает