Улыбка АшерыИзбранные рассказы. Том 2

— «Судьба каждого пророка у иудеян — рано или поздно быть казненным», — задумчиво сказал мой попутчик. «Тебе конечно жаль тех удовольствий, почестей и награды, которых ты лишился вместе с заказом из-за преждевременной, по твоему мнению, смерти Иошуа бен Иозефа»?

— «Ты не упомянул еще об одном, тебе, вероятно, незнакомом наслаждении — творить и радоваться, видя успешно исполненным свое произведение», — возразил я.

— «Почему ты так думаешь, юноша?.. Впрочем, что такое искусство смертных?!.. Люди выцарапывают из мрамора на боковой части гробницы виноградную лозу, стараются уловить сходство с чертами живого лица в сочетаниях окрашенного воска на картине, выкладывают узоры из разноцветного сплава на стенах дворцов и храмов, и называют себя творцами… Но разве настоящая лилия, из тех, что растут по берегам вот этой реки, не красивее и не нежнее той, которую вы довольно неуклюже высекаете из камня, а виноградная лоза, впитывающая в себя живительный луч солнца, разве не прекраснее во сто крат изображенной на известке стены эллинским художником»?

— «Пусть так, но и создаваемые смертными вещи порой бывают прекрасны и доставляют радость как работающему так и зрителю»…

— Разговаривая таким образом, мы брели под сенью индийских смоковниц прямою широкою дорогой вдоль берегов Иордана. Видя мою хромоту и юношеское стремление не обнаружить страдания, собеседник мой замедлял шаги и время от времени сам предлагал отдохнуть. Он, видимо, не очень торопился.

— Почувствовав к нему неизъяснимое расположение и доверие, я более подробно рассказал незнакомцу о своих разбитых мечтах и надеждах.

— «Не грусти, ты еще молод. Может быть, сделавшись стар и пресытившись славой, ты сам познаешь, что она делает людей своими рабами»…

— Мы остановились с ним на ночлег в укромном месте, на берегу впадающего в Иордан серебристого притока. Из сухих сучьев прибрежных кустарников сложили мы костер и сидели, глядя, как одна за другою загораются звезды. Но еще засветло незнакомец осмотрел мою ногу и тонкими пальцами красивой руки несколько раз погладил ушибленное место. От этих поглаживаний боль заметно уменьшилась. Я поделился со своим собеседником взятыми мною из Иерихона хлебом и сыром. Когда же я хотел спуститься к потоку, чтобы напиться, то мой спутник не позволил мне сделать этого, сказав, что он сам принесет мне воды, и принес… в собственной пригоршне.

— «Ну, этого мне, пожалуй, будет маловато», — подумал я с улыбкой, глядя на столь небольшое количество влаги.

— «Пей», — властно произнес, как бы в ответ на мысли мои, принесший мне воду.

— Я послушно нагнулся и — хотите верьте, хотите, нет, — пил до тех пор, пока не перестал чувствовать жажду. Помню лишь, что внимание мое привлекло небольшое красное пятно на ладони, из которой я пил. Этою же мокрой ладонью притронулся он к больному месту на ноге моей и произнес:

— «Боль прекратилась»?

— «Вполне», — ответил я, с наслаждением вытягиваясь на прибрежной траве. Меня клонило ко сну. Довольный полученным облегчением, я вскоре заснул как убитый.

— Когда я проснулся, попутчика моего уже не было. Я мог бы даже подумать, что видел его во сне, если бы не исчезновение боли в ноге, а также крошек хлеба и корочки сыра, оставшихся на том месте, где сидел незнакомец.

— Я встал и, благодаря судьбу за ниспосланную мне накануне встречу, бодро пошел своей дорогой. Через несколько дней я добрался до Гадары.

— Явясь в мастерскую, я рассказал вкратце хозяину и его жене о постигшей меня неудаче. Мне так неприятно было еще раз передавать подробности этой неудачи, что я не решился идти в тот же день к Беренике и тотчас же принялся за работу — изображение плачущих амуров на вновь заказанном саркофаге.

— Во время обеденного перерыва я по привычке, взял в руки большой кусок воска, предназначенный на лепку маски для портретного медальона на том же саркофаге, и бессознательно стал мять этот воск и что-то лепить.

— Когда же я потом поприсмотрелся к своей работе, то был просто изумлен, до того похоже было вылепленное мною лицо на моего дорожного спутника.

— Тогда я уже сознательно, призывая на помощь память и все мое уменье, стал увеличивать это сходство.

— И довольно скоро под пальцами моими обрисовалось так недавно еще смотревшее на меня продолговатое, несколько женственное, обрамленное слегка вьющимися волосами лицо, прямой, как у статуй античных художников, нос и властное очертание великолепно срифмованных губ…

— В это время мне сказали, что к жене хозяина пришла Береника. Я отложил работу и хотел было идти в гинекейон, но Береника сама явилась, желая из моих собственных уст услышать, что мне было известно об обстоятельствах смерти Иошуа бен Иозефа.

— Я, как умел, удовлетворил ее любознательность.

— «Итак, тебе не пришлось даже его повидать», — печально вздыхая, спросила она, когда я окончил мой рассказ.

— «Нет, госпожа, иначе я вылепил бы его для тебя. Мне самому грустно, что я пришел с пустыми руками».

— Собираясь уходить, Береника обвела глазами нашу мастерскую. Взор ее случайно упал на мою неоконченную работу.

— «А это что»?!.. — изменившимся голосом вскричала она, кидаясь к вылепленной мною голове. — «Это он!.. Мальчик, зачем ты мне говоришь, что его нет, если ты его видел?!.. Это он! Только лет на десять моложе, чем я его помню. Когда Иошуа приходил к нам в Гадару, он был с бородою»…

— «Госпожа, ты ошибаешься. Это не Иошуа бен Иозеф. Это лицо моего случайного путника на Иордане».

— «Ты не лги! Ты видел его самого! Я чувствую, что это был Иошуа! Ты изобразил его моложе, без бороды, но таким он еще более нравится мне. Сделай теперь для меня его статую во весь рост».

— «Госпожа, я не владею еще достаточно искусно резцом, чтобы исполнить это в мраморе, не говоря уже о бронзе».

— «Ничего, ты только окончи ее в воске и глине, остальное довершат за тебя другие, а я дам тебе столько золота, что ты в состоянии будешь ехать как хотел, в Пергам, или Афины, усовершенствоваться в своем мастерстве».

— Расспросив меня затем во всех подробностях об исцелившем мне ногу попутчике, Береника с уверенностью продолжала утверждать, что это был сам Иошуа бен Иозеф. — «Его не могли казнить! Это сошедший на землю бог… или сын бога», — задумчиво прибавила она. — «Мне известно, что у него в Галилее есть мать… Так исполни же то, о чем я тебя прошу», — сказала она уходя.

— Добрые мои хозяева от души поздравили меня с удачей. Старик просил лишь слепить ему на память из воска такой же барельефный портрет, как и тот, что я сделал для его жены и подписать под этой работой мое имя.