Улыбка Фортуны

— Жених ты, конечно, никудышный — никакого шику. Да ты спать больно любишь. А то вот в воскресенье на толкучку сходил бы... Придешь туда, что-нибудь скупишь подешевле, а в разгар толкучки отдашь за настоящую цену. Много-мало, но прибыль будет. А ты все спишь...

Глаза Рыжего недобро сверкнули: Не нравилась ему, видимо, такая речь.

— Ты что, спекулянтом мне сделаться советуешь?! — спросил он,

— А кто такой, по-твоему, спекулянт? — не обижаясь, задал вопрос Антон. И тут же сообщил: — Регулятор, улучшающий на добровольных началах снабжение в городах. Разве справедливо, что молдаване в мае уже нюхают розы, а украинцы в июне лакомятся клубникой, когда ленинградцам в это же время не хватает витамина «С»? А спекулянт... В Ленинграде нет вишен? В Одессе нет кофточек? Пожалуйста! Будут доставлены своевременно. И получается, что спекулянт помогает людям. И государству от него польза: он денежки залежавшиеся в оборот вытягивает. А какую прибыль получает от него авиакомпания!

Антошка умолк. Марфа перестала терзать утку и с уважением выпучила глаза на своего супруга.

Взглянув на Рыжего, Серый догадался, что сейчас тот непременно скажет несколько чрезвычайных слов, и мысленно его одобрил. Однако Антон еще не все сказал:

— Доживи до весны, — он не поднимал глаза от тетрадки, — зацветут розы, поспеют вишни, провернешь пару операций, поможешь людям по части витаминов. Парень ты молодой, здоровый...

— Хорош гусь! — проворчал Рыжий, когда вышли от Антона. — «Доживи до весны»... Ему что? Скоро свинью зарежет. Мясо жрать будет, а мы, значит, весну ждать должны...

И он разразился ругательствами в адрес Антона.

— Он бы меня в два счета выгнал, — сказал Рыжий, — но боится.

Я ему еще несколько лет назад мозги вправил. А теперь ему и милиции вроде боязно, потому что не прописан я. Но и меня тоже.

Петро

В тот вечер рассчитывать на приличную постель Серому не приходилось: в залах ожидания не только лечь — сесть было негде. Скамейки, прилавки буфетов и «Союзпечати», подоконники — все было занято, в залах духота — не продохнуть. «А ведь раньше ты не был таким барчуком, —посмеивался над собой Серый, — раньше тебе любой товарный вагон хорош был. На чердаках чувствовал себя по-домашнему, на колокольне церковной, помнится, недурно переспал. Дровяными сараями не брезговал, а тут...»

Перешел виадук, направился на запасные: пути. Там стояли порож-

ние составы. Подошел к пассажирскому, однако попасть вовнутрь не так-то просто: двери заперты, до окон высоко, не достать. Ходил от вагона к вагону и, наконец, нашел лазейку. Впрочем, дверь в тамбур была закрыта, но у неё было разбито стекло. Тут-то он и залез.

Внутри пахло масляной краской и даже в темноте чувствовалось, что в вагоне чисто. Видно, состав только что из ремонта. Так называемый рабочий поезд. Рядом стояли составы дальнего следования и мягкие вагоны. Но Серый решил не привыкать к роскоши. Снял одежду, свитер подстелил, а брюки повесил на верхнюю полку, под голову устроил ботинки — совсем как в былые времена. Улегся — красота!

Уснул сразу. Но через час проснулся. Прислушался — сомнения нет, кого-то черт принес. В нос ударил едкий запах махры, послышались тяжелые шаги. Это мог быть железнодорожник. А вдруг милиционер?

— Кто здесь? — спросил он громко, но на всякий случай вежливо.

— А ты кто? — ответил из темноты строгий голос.

Человек подошел и поскреб спичкой по коробке, осветил Серого.

— Я... проездом. В гостинице нет мест, на вокзале тоже... Вот здесь временно устроился,— объяснял Серый. Еще он добавил, что временно не работает, что его вопрос решается в исполкоме, что лично начальник милиции с ним знаком, и жена его, и еще что-то собрался добавить, но...

— И я... то же самое... проездом, — произнес строгий голос незнакомца.

Снова зажглась спичка, и теперь Серый рассмотрел неряшливо одетого человека лет под пятьдесят. Человек был высокий, худой, обросший, с Широким лбом, глаза умные; на нем тельняшка, на ногах — кирзовые сапоги.

— Меня Петро зовут, — представился пришедший, расстегивая куртку.

— Какого черта спать мешаешь! — от вежливости Серого осталось немного. — Отправляйся в любой номер и ложись. Гостиница бесплатная, а я тебе не администратор.

Человек рассмеялся и, буркнув «извини», послушно последовал совету, но через несколько минут появился снова.

— Не спишь? — спросил он.

— Нет.

— Поговорить охота.

— Давай.

Серый тоже назвал свое имя. Неудобно все же: человек, видимо, с открытой душой. Помаленьку разговорились. Собственно, секретов у Серого не было, тем более от таких парней, как этот. Незнакомец о себе, однако, неохотно говорил, скупо. Он предложил заварить чифирку и извлек толстую свечу и пакетик с чаем. Только теперь Серый заметил у него полевую сумку, из которой появилась еще и алюминиевая кружка, почерневшая изнутри и снаружи от постоянного чифироварения.

— Индийский, высший сорт. Но закус... засосать ничего такого особого нету.

Имелось ввиду что-нибудь солененькое.

— Только вот хвост засушенной трески,— сказал Петро, — но большой трески. Большой хвост. Хватит на двоих.

Осталось раздобыть воду. Как по заказу пошел дождь. Открыли окно, высунули кружку, набрали воды. Остальное было делом нескольких минут. Пили по очереди из одной кружки, дав ей остыть немного, небольшими глоточками — по два глоточка каждый.

— Глотаешь, как настоящий чифирист, — заметил Петро, любовно обнимая ладонями кружку.

Серый признался, что не очень это любит из-за сердца — бережет, но что пил когда-то, так что привычка сохранилась, И спросил незнакомца, откуда он.

— Сюда я издалека приехал,— сказал тот, — из Новосибирска считай, а в Новосибирск — из Томска. Но это не значит, что я-в Томске живу. В Томск я приехал из Омска, а в Омск — из Челябинска. Но и в Челябинске я не живу. Туда я приехал... М-да, конца этому -не будет. Да и какая разница, откуда я.

Пришлось согласиться, что разницы никакой нет.

— Ты грамотный? — спросил он вдруг. И, видя недоумение на лице Серого, добавил: — Писать умеешь? Мне письмо одно заделать надо. Сам я неграмотный. Читать умею, а писать вот не научился.

Он объяснил, что есть у него друг, которому непременно нужно написать, но подходящего человека до сих пор не попадалось. Бумага у Серого всегда имелась, и писать он любил. ‘

— Что писать-то?

— Я говорить буду, а ты пиши.

И Серый писал. Петро говорил медленно, степенно, не останавливаясь.

«Здравствуй, Коля... пиши — Николай Гаврилович!

Что ты с Катей переписку держишь, я еще давно знал. Сам ее письма к тебе читал, когда ты в тюрьме загорал, а я на твоих нарах спал. Только ты ее от всех скрывал, прятал. Я и смолчал. А как мы сговорились бежать-то, ты ей, верно, и написал о том. А она всем сердцем к тебе рванулась, и такие письма от нее пошли, что и чурбан бы не выдержал. Ну, и ты качнулся — нет тебе охоты с нами бежать. А отказаться боялся, и нам сказать о том — трус ты, молодой еще. Я и решил, что тебе помочь надо. Вот потому и запер тебя в ту ночь в школе, где ты один остался науку одолевать. А ты небось всю ночь там перестрадал. Теперь зато, дурень, поумнел и понял, что я тебе не зла, а добра желал и от «крытки» спас (закрытой тюрьмы). А благодарность твоя мне не нужна. Ее благодари. Одно тебе скажу: из всех нас у тебя одного ОНА была, а с ней и воля и все твои мечтания об учении.