Улыбка льва

Поверх, в конусе, как в связке: третий глаз — точка, и в нем — в нарушение привычных масштабов (внутренних) — канитель, кипение.

Штрихи просты. Словно кто-то наносит — слишком быстро, чтобы разглядеть. Беспорядочное мельтешение пред-образов, пред-слов, пред-смысла. Не ухваченных, не собранных… Фразы прорываются сами по себе — всплывают рваными кусками, без продолжения, то глупые, то зловещие. Надо лишь воплотить. Он помнит: берег, камыш и кошка.

Теперь, и в следующий момент, слышит: мяуканье.

Холмы расступаются, словно по мановению.

Камыш. Вода. Глинистый берег.

Что-то шуршит, сохраняя равновесие странным образом на передних лапах. Ласкается отсутствующим хвостом — безумная доверчивость.

Его зовут. Заставляют карабкаться по берегу к высоким накрытым столам.

Вся компания в сборе (эгрегор) — под ярким белесым солнцем, во главе с Данаки. Привычное вино и размашистые лошадиные движения.

"Платона я уже встречал", — вспоминает Леонт.

Веселье в разгаре — пиррова победа.

Словно в тайном сговоре. Словно не досказывают. Зубасто-плоские улыбки — неестественные, как и все вокруг, — тех, кого Леонт знает как умерших.

Ищет Саломею.

— Нет, — говорят они, — мы не можем ничего сказать или добавить.

"Значит, я ошибаюсь", — облегченно вздыхает Леонт.

— К несчастью… — говорит Платон-монах. — Я ничего не…

Вот он стоит, печально свесив кривой нос. Кто же — Платон? или Мемнон? Трудно понять — лицо второго плана.

— Уже знаю, где сердце и печень… — жалуется неясно кому тот, кто представляется Платоном.

— Мне не нравится твой выбор… — говорит Леонт. — Разве не было выхода?

Мемнон качает головой:

— Вы всегда заходите слишком далеко…

На них не обращают внимания. Привычные разговоры и непривычные суждения.

— Прощай… — говорит Леонт. — Не смотри на небосвод — это бессмысленно…

Мемнон молчит. Трудно оправдаться. Он вдруг становится раскатами вчерашнего грома, странными закрученными облаками, монахом из города — всем, чем угодно, но не другом.

Леонт направляется к реке.

— Вначале туда! — легкомысленно возражает Данаки и показывает дальше.

Там, за крайними столиками — Мариам и Хариса.

На лугу пасется Пегасий и бегает красавец эрдель.

Роковое стечение обстоятельств. Смерть, к которой тебя не готовят, словно ты зависишь от чего угодно, но только не от себя, словно не существует другого языка, словно самый быстрый и надежный путь — не перечить. Знать бы заранее, что из этого выйдет?

— Я его поцелую! — поднимается Мариам.

Он отшатывается. Он слишком устал от мыслей, самого себя, непонимания. Попытки охватить всегда обречены на неудачу. Стерегущий лишь ловит мгновенья. Перекидывание мостиков так же безнадежно, как и навязывание чужого мнения. Есть только индивидуальность, личная тропинка. Старый клоунский прием — всегда улыбаться! Путь, обращенный вовнутрь, — всего лишь следование самому себе, да и то в градации — возрастной шанс. Достичь конечной точки — еще ничего не значит. Стереотипы легче и надежнее — безболезненное и верное направление, а главное — беспроигрышное. Единство — не дающее полета. Призывающее… но к чему? (Маршу толпой?) Вступающее в противоречие с бесконечным стремлением познавать.

Зафиксированная описательность.

Есть ли это путь?

Время "сложено" из составляющих.

Связь событий — в русле всех событий.

Анга быстро вертит головой — она что-то подозревает.

— Стойте! — кричит она. — Стойте!

Вода маслянисто поблескивает за кормой. Катер дрожит всем корпусом.

— Дайте скажу!

Задыхается от гнева.

Все ужасно спешат. Никто не слушает. Отрешенные лица, прикованные взглядами к настилу палубы. Карусель — взявшись за руки, хоровод с отлученными глазами. Словно напряженная работа. Музыка — сплошная какофония трущихся жил, писка флейт и как добавление — "бум-м! бум-м!" — пузатого барабана. На третьем такте все возвращается к началу. Подобие великого. Никому ни до кого нет дела. Поглощенность собой. Музыка, как слагаемое безотчетности, слепое подчинение огромному проскальзывающему кругу, в котором все то топчутся, то несутся с безумной серьезностью, полагая, что ось — центр мироздания и таковой останется для всякого из бегущих.

Движения пусты, словно у бумажных фигур, навеяны тяготением, пускай только подозреваемым как неоспоримый факт ночных фантазий и блуждания под бельем. Каждый сам прокручивает дырку у себя в голове. Наплевать, что круг плоский, зато притягивает и дает опору.

В небе — все еще огни Данаки.

— Я пьян… я пьян… — бормочет он.

— Я всегда парадоксален! — радостно кричит Тертий, обращая лицо в пустоту. — Отомщу за поруганную честь!

— Я питаюсь одним гербалайфом… — признается Хариса, — но не худею….

— Я, милочка, безутешна… — оправдывается Мариам. — Я снова беременна…

— Брошу пить, займусь романом, — уныло сообщает зеленокожий Гурей.

Пеон ревет, как бык:

— У-у-у!..

Не освободиться от любовных пут!

Кастул подмигивает Леонту и стыдливо прикрывает лицо Библией:

— … презираю человечество… падет прахом, тупик! Только древние культуры… имеют… право… величие! А-п-ч-хи!..

— Я принадлежу к школе "фигуристов", — глубокомысленно сообщает Аммун. Правый глаз его залеплен пластырем.

Где-то напряженно гудит мотор. Капитан, похожий в движениях на престидижитатора, разглядывает берег в бинокль.

— Сделаем так!.. — кричит Анга.

Берег опоясан разноцветными огнями.

Лейтенант трясет головой:

— Война, война, война…

Его водитель, присев в углу, потягивает коньяк из фляжки.

Старый актер успокаивает обеих женщин:

— Обойдется на этот раз триолизмом в душевой…

Высокая женщина с маленькой головой ищет что-то:

— Выронила сопливое и не могу найти…

Белое, треугольное катится к борту.

Платон, похожий на соляной столб, настойчиво ждет Саломею.

Мемнон сиротливо жмется в тень.

Последний выдох:

— В данный момент прав, а в следующий не прав, а потом снова прав…

Калиса прижимает к груди Лючию:

— Вначале найдем сами себя, а потом — мужа!

— Сделаем так! — упорно кричит Анга.

Тамила советует дочери:

— В следующий раз надо действовать наверняка, пусть только попробует отвертеться… по праву… деньги… жалостливость… глупость…

— Я не буду убегать… — соглашается Анастасия, — а приведу к порогу…

Анга подхватывает платье, бежит-бежит и прыгает по палубе на пятой точке.

Мелькают белые туфли и аккуратно закатанные носки.

— Хором: "Скок! Скок! Скок!"

Следом за ней прыгают Мариам, Аммун и все остальные.

Пеон, глядя на Мариам, пускает слюни:

— У-у-у!..

Пузыри идут по воде.

Катер дает крен. Темное море заливает палубу. Капитан с мостика рассматривает плывущую толпу в бинокль. Вокруг его головы сияет нимб.