Ум на три дня
Шрифт:
— Да, — сказал Конан, склоняясь к тому, что Ши навряд ли станет ему врать, побоится, — убежал твой дом аренджунский вместе с женами и наложницами. Но остальных-то ты продал?
Ловкач подтвердил, что остальных продал, и не где-нибудь, а в Усмерасе.
— Пораскинул
— Еще бы, — проворчал Конан, — третий день кончился.
— Что болтал, забыл, а о деле нашем помнил, — продолжал Ши важно. — Загнал им верблюдов по-дешевке, а что было делать? Народ там прижимистый, да и чудной малость. Пришли ко мне старейшины ихние и вопрошают: палить им свои дома или не палить?
— Что-что? — удивленно переспросил киммериец.
— Ну, они решили, что раз в Шадизаре за один воз золы можно табун верблюдов поиметь, то уж, спалив весь Усмерас, они потом себе золотые хоромы отгрохают.
— Так значит, эти дурни торгуют сейчас золой на рынке? — хмыкнул варвар.
— Они. А я так мыслю: нарушили усмеранцы древний запрет, тронули пепелище, теперь и поплатятся.
Ловкач взял со стола монету, потер о подол своего рубища и, поднеся к самому носу, принялся внимательно разглядывать.
— Ладно, — сказал Конан, — твое хитроумие — моя удача. Подарок дива, коим
ты столь опрометчиво воспользовался, загнал меня под плеть, но он же и вызволил меня, да еще с немалой выгодой. Знай же, крыса, что светлейший Эдарт поклялся Митрой не трогать нас целых две луны, а за это время можно с лихвой наверстать упущенное. Думаю, начальник стражи сдержит слово — смерть Аббаса послужит ему предупреждением. А если и нет, мы все равно славно погуляем: деньги есть и на доброе оружие, и на выпивку, и на приличное платье — чтоб в лучшие кабаки пускали… Кстати, куда ты подевал свой богатый наряд?— Я отдал его нищему, — сказал Шелам, продолжая изучать деньги.
— Ну так и есть, — воскликнул варвар, — кончился твой ум, как есть кончился!
— А вот и нет, — вскочил вдруг Ловкач, — слушай-ка!
Он встал в позу, отвел в сторону руку с монетой и прочел:
Прославлен будь в веках,
о тигр моей души,
И не забывай, что… мн-э-э…
лучший твой друг -
это Ловкач Ши!
Потом застыл с разинутым ртом, провел ладонью по губам и воскликнул:
— Не понял! Что это я тут болтаю, а, Конан?
И тогда киммериец, откинув свою черноволосую буйную голову, расхохотался во все горло.