Умирать или не умирать ответ простой...

Но как бы он пожил еще, если бы мать его была жива. Хоть пятьдесят, хоть сто лет в таком состоянии. Лишь бы ощущать тяжесть ее головы на своем плече. Лишь бы она, склонившись над ним, грела, обнимала.

К горлу подступил ком, веки раскрылись, словно шлюзы и полились неудержимые слезы. Он зарыдал.

Мать была его половинкой, теперь он один. Брат и сестра не подходят быть его половинкой. У них своя жизнь. Теперь он хочет быть одиноким, что бы никто и ничто не держал его в этом мире.

Он широко открыл рот, свободно впуская и выпуская воздух, чтобы не заплакать в голос. Брат сидел в соседней комнате и мог услышать.

Но жестокие мысли лезли все глубже и глубже. Посыпались вечные вопросы - Почему? Почему я? Почему так? И кому обращались эти вопросы, он сам не знал. Злость вскипала и клокотала внутри него. Где мои руки, ноги, чтобы выместить эту злость на чем-нибудь. Чтобы сломать что-нибудь, или хотя бы сломать руку. Ощутить хоть какую-то физическую боль. Остались только слова, злые, режущие, отравляющие, душу, что бы вырывались они из глотки с хрипом, шумом, ударяясь о губы. Но их тоже нельзя использовать в полную силу. Если услышат, начнут приставать, начнут ему уделять больше времени. Его планы могут пострадать. В лучшем случае придется отложить свою смерть на целый год. В худшем на всю жизнь.

"Дальнейшая жизнь это выше моих душевных сил. Не хочу жить, этому не бывать. Сегодня я должен обязательно умереть".

Он вцепился зубами в подушку и завыл.

"Почему я? Почему? Почему? Почему?"

И только слезы могут потушить огненный ураган бушующий внутри него.

Он вздрагивал, всхлипывая. Душил рыдания, силой стискивая зубы. Слезы лились ручьем, заливая рот и нос, остальное впитывала подушка. В висках колотило, словно молотом по наковальне, голова раскалывалась от напряжения.

– Мама... мама...
– повторял он сдавленным шепотом.

Постепенно он начал успокаиваться. Стало легко, словно слезы смыли горе с его души. Липкие веки от усталости смыкались, не хотелось сопротивляться, только, отдаться забвению, этому отсутствию всего.

Безымянный чтец из наушников уже полчаса жонглировал словами Набокова, но Алик не слышал его.

Скоро он заснул, мозг не мучился, не боролся и не видел снов.

* * *

Два часа спустя Алик открыл глаза. Он еще живет в этом невыносимом ему мире. От недавних потрясений живот и горло болели, словно его били ногами и душили.

Он лежал без мыслей и смотрел как в щели между шкафом и стеной паук насиловал муху. Он устремил взгляд в сторону окна. Но он забыл, что окно это вход в мир фантазий.

Мелькнула беззаботная жизнь из школьного прошлого. Плакать опять, когда слезы с прошлого раза еще не высохли? Нет уж. Он сжал веки, словно комкает изображение друзей и мотнул головой, выбрасывая их из мыслей. Наушники выпали из ушей. Он только сейчас вспомнил про них, они давно закончили вещать.

"От назойливых мыслей избавит собеседник", - подумал он и кашлянул. Из соседней комнаты донесся скрип отодвигаемого стула и спустя секунду к нему подошел Руслан.

– Минут десять назад я заходил, но ты еще спал. Наушники еще нужны?

– Нет, - ответил Алик.

Руслан убрал наушники в сторону и присел на корточки, опираясь руками на кровать.

– Каков дальнейший план действий? Может, выйдем? Тепло оденемся и...

– Правая рука младшего, изображая полозья саней, скользнула по постели Алика и высоко прыгнула в сторону окна.
– На улицу.

– Ты же знаешь, я не люблю улицу.

– Это за то, что на тебя смотрят?

– Они не смотрят. Они глазеют.

– Если кто начнет глазеть, будет иметь дело со мной.

– Нет. Так будет еще хуже. Псих вывел гулять урода.

– Ты не урод.

– Ладно, проехали.
– "Опять ляпнул. Зачем?".
– На улицу не пойду.

– Неужели не надоела эта комната?
– не сдавался Руслан.

Алик оглянулся вокруг и задумался.

– Наверное, ты прав, - произнес, наконец, Алик.
– На первый взгляд эти бежевые стены кажутся такими веселыми, но честно говоря, за десятилетнее созерцание, они мне немного поднадоели. Если имеется что-нибудь на уме, выкладывай.

– Ну, есть на примете один фильм, называется "Один плюс один" или "Неприкасаемые", точно не помню.

– Надеюсь, не мелодрама. Мне что-нибудь неромантическое. "Что бы не напоминало о прошлом. О первой девушке, о первом свидании, о первом поцелуе. О прошлом, которого никогда не было. А то слезы опять пойдут.

– А про что фильм?
– спросил Алик рассеянно.

– Про какого-то мужика, - Руслан, выглядывая исподлобья, выждал секунды две, и закончил.
– С такой же болезнью как у тебя.

Алик посмотрел на брата с укором и, мотая головой, скептически улыбнулся. Руслан без слов услышал, - "Опять двадцать пять".

Все началось еще в первые месяцы болезни Алика. Тетя как-то вечером позвонила, тогда еще живой матери Алика и попросила переключить телевизор на второй канал. Там шел фильм про парня в инвалидной коляске. Вся семья уселась около телевизора и посмотрела этот фильм. В конце, немощный парень от неожиданно приятной вести выскочил из инвалидной коляски и на своих ногах, доковылял до объятья своей жены. Мать Алика даже прослезилась.

На следующий день после звонка, тетя пришла к ним в гости и весь день с Аликом и его матерью обсуждали этот фильм.

Не прошло и двух месяцев, как опять произошел похожий случай. Матери Алика, на работе, одна подруга рассказала какой-то просмотренный фильм, где главным персонажем выступал больной в инвалидной коляске. После невыносимых мучений и трудностей, сквозь которые главный герой прошел, в конце фильма, он, конечно, встал на ноги, без какой бы то ни было логики, на удивление собравшихся вокруг него врачей.

На этом фильмы с участием инвалидов колясочников и чудаковатые старания знакомых Алика не закончились. На самом деле все только начиналось.

Появись на экранах похожий фильм, как все наперебой звонили, советовали посмотреть. Бывало, семья Алика по каким-то независимым от них причинам пропускала фильм. Тогда обязательно находилась сердобольная подруга, которая перескажет весь фильм от начала до конца. Казалось, все они действуют по сговору (хотя не было никакого сговора).

Настоящим мучением для Алика стали сериалы, где одним из главных героев был инвалид колясочник. Здесь полутора часами раз в два месяца невозможно было отделаться.