Умирающая Земля. Сб. [Умирающая Земля. Машина смерти. Глаза Верхнего мира. Большая планета.]

Этим вечером Ифигения не появилась в общем зале. Герсен не обратил на это большого внимания. Он медленно прогуливался туда и обратно, наблюдая и выжидая, и почти уже потерял надежду, когда в зале появился Арманд Кошиль. Герсен направился к нему, стараясь держаться как можно непринужденнее.

— Я собираюсь подойти к корзинке для бумаг, — негромко сказал он, — и бросить в нее скомканную бумажку. Идите за мной и подберите ее. Это чек на двадцать тысяч севов. Доставьте мне десятитысячную банкноту и оставьте себе остальные десять тысяч.

Не ожидая ответа он повернулся и направился к киоску. Краем глаза он заметил, что Кошиль слегка пожал плечами и продолжал идти, куда шел. В киоске Герсен купил пакет печенья, снял обертку, сунул в нее чек, бросил ее рядом с корзинкой для бумаг, пересек зал и уселся на скамью. Скомканный кусок бумаги возле корзинки казался большим, белым и подозрительным. В зале опять появился Кошиль. Он подошел к киоску, перебросился парой шуток с продавцом, выбрал себе пакет сладостей, содрал обертку и бросил ее в сторону корзины, но не попал. Он хмыкнул, нагнулся за ней, поднял заодно бумажку Герсена и, казалось, выбросил обе бумажки в корзинку. Затем ушел.

Герсен вернулся в номер. Нервы его были напряжены до предела. Чрезмерный оптимизм был бы глупостью, но пока все шло по плану, и шло хорошо. Конечно, скрытый телеглаз мог засечь, как Кошиль подбирал чек; Фаниан Лабби мог организовать слишком строгий надзор; список такого множества нового оборудования мог привлечь чье-то внимание. Но пока все шло хорошо.

На следующий день он заглянул в мастерскую. Лабби был занят с парой подростков, которые со скуки занялись изготовлением масок. Лабби сообщил, что до завтра оборудование не прибудет, и Герсен отправился в номер.

Вечерний час общения прошел скучно, ни Кошиль, ни Ифигения не появлялись. На следующий день, когда Герсен после завтрака вернулся в номер, он нашел на столе конверт, в котором лежала зеленая с розовым банкнота в 10.000 севов. Герсен проверил ее своим фальшметром, и она оказалась подлинной. Пока все шло хорошо. Но оборудование так и не пришло, Фаниан Лабби был в плохом настроении. Герсен вернулся к себе, изнывая от нетерпения. Никогда еще сутки не тянулись так медленно, хотя, к счастью, на Сасани в сутках был всего двадцать один час.

На следующий день Фаниан Лабби широким взмахом своей толстой руки указал на внушительную груду картонных ящиков.

— Вот ваш заказ, мистер Уолл. Прекрасный набор оборудования, и вы можете теперь развлекаться со своими призмами и калейдоскопами, как вашей душе угодно.

— Спасибо, мистер Лабби. Я очень доволен, — ответил Герсен. Он перетащил ящики в студию и с помощью Лабби распаковал их.

— Я горю желанием увидеть вашу работу, — заявил Лабби. — Учиться никогда не поздно, а я никогда не слыхал о том виде творчества, которым вы занимаетесь.

— Это очень детализированный процесс, — ответил Герсен. — Некоторые даже находят его скучным, но я обожаю медленную тщательную работу. Первым делом, я полагаю, надо устроить затемнение комнаты.

С помощью Лабби, который держал лестницу, Герсен задрапировал черной тканью стеклянный потолок и дверь. Потом прибил на дверь табличку: «Фотокомната. Без стука не входить».

— Теперь я могу приступить к работе. Пожалуй, я начну с простых итераций в розовом и зеленом.

Под пристальным взглядом Лабби Герсен сфотографировал булавку, увеличил снимок в десять раз и отпечатал тридцать зеленых копий и тридцать розовых.

— А что теперь? — поинтересовался Лабби.

— Теперь мы переходим к довольно монотонной части работы. Каждую из этих булавок нужно аккуратно вырезать из фона. Затем, с помощью булавок и булавочных дыр я организую реитерацию. Если вы хотите, вы можете заняться вырезанием, пока я подберу нужный краситель.

Лабби с сомнением посмотрел на гору снимков.

— И все это нужно вырезать?

— Да, и очень тщательно.

Лабби без всякого энтузиазма принялся за работу. Герсен внимательно наблюдал за ним, подавал советы и подчеркивал необходимость абсолютной аккуратности. Затем, взяв у Лабби калькулятор, он нашел квадратные корни из первых одиннадцати простых чисел. Результаты были в диапазоне от 1 до 4,79. Лабби тем временем вырезал три булавки, сделав одну небольшую ошибку. Герсен укоризненно вздохнул. Лабби отложил ножницы.

— Это очень интересно, но мне нужно заняться другими делами.

Как только он ушел, Герсен сравнил десятитысячную банкноту с розовыми и зелеными булавками, ввел соответствующую цветовую коррекцию и отпечатал еще кучу снимков. Он выглянул в большую мастерскую. Лабби был занят с детьми. Герсен положил банкноту под микроскоп и, как тысячи других людей до него, стал разглядывать ее в поисках секрета аутентичности. Как и те тысячи людей, он не увидел ничего.

Теперь — решающий эксперимент, от которого все зависит. Он выбрал бумагу подходящей толщины и плотности, вырезал из нее прямоугольник размером с банкноту и сунул в щель фальшметра. Немедленно зажегся тревожный сигнал. Тогда Герсен отметил на бумаге точки, соответствующие найденным значениям квадратных корней. Приложив к бумаге угольник, он ногтем провел крестики через каждую пару точек, надеясь таким образом создать нужное сжатие волокон. Дрожащими руками он поднял фальшметр…

Внезапно открылась дверь и вошел Лабби. Одним движением руки Герсен убрал банкноту и фальшметр в карман и схватил ножницы и снимки, имитируя интенсивную деятельность. Лабби был разочарован, увидев, что такое множество оборудования дало такие жалкие плоды. Это мнение он высказал вслух. Герсен стал объяснять, что он перевычисляет некоторые эстетические соотношения, и что это длинный и нудный процесс. Если Лабби хочет, он может его ускорить, вырезая булавки, но только на этот раз аккуратно. Лабби заявил, что больше не сможет помочь. Герсен вырезал еще несколько булавок и аккуратно разложил их на столе. Лабби взглянул на набор розовых и зеленых фильтров, лежащий под лампой.

— Вы что, употребляете только эти два цвета?

— По крайней мере для этой композиции, — отрезал Герсен. — Зеленый и розовый, хотя и могут показаться профанам очевидными и даже наивными, абсолютно необходимы для моих целей.

Лабби хмыкнул.

— Они довольно блеклые.

— Точно, — кивнул Герсен. — Я добавил кое-что в красители, и, похоже, они на свету выцветают.

Лабби вскоре вернулся в главную комнату. Герсен вытащил фальшметр и сунул бумагу в щель. Никакого тревожного красного сигнала! Только ласкающее слух тихое жужжание — признак аутентичности! Самый приятный звук за всю жизнь Герсена.

Он взглянул на часы — время для хобби почти вышло, пора было закругляться.

Во время часа общения он заметил Ифигению, одиноко стоящую в конце зала. Герсен не подходил к ней, а она, казалось, его не замечала… И он считал ее обычной девушкой! Он находил ее лицо неинтересным! Оно было совершенным. Десять миллиардов севов? Мелочь… Герсен с трудом боролся с желанием немедленно вернуться в мастерскую.

Но на следующий день занудство Лабби проявилось в полном объеме. В мастерской не было ни одного гостя, и Лабби два часа проторчал в студии, восхищенно глядя на Герсена, который вырезал булавки, раскладывая и перекладывая их с напряженной сосредоточенностью, моля про себя Бога, чтобы Лабби наконец убрался.