Умытые кровью. Книга I. Поганое семя

На самом деле было не столько нахаркано, сколько темно. Братва повеселилась и пустила в расход китайских драконов, освещавших лестницу. Мрамор был густо усеян их зубами, осколками шишковатых носов и крошевом хрустальных фонарей.

Поднявшись на третий этаж, Шлема прошел сквозь анфиладу комнат и без стука открыл дверь Гесиной спальни, служившей по нынешним временам и спальней, и столовой, и гостиной.

– Шолом алейхем, коза! Наше вам с кисточкой!

– А, любимый муж. – Геся по-турецки сидела у камина, в котором догорал шкаф мастера чернодеревщика Андре Шарля Буля, и без интереса листала третий том «Гигиенической энциклопедии для женщин». – А знаешь ли ты, что такое койтус интерраптус[1]?

Рядом с ней на ковре стояла ополовиненная бутылка коньяка, блюдечко с колотым сахаром и тарелка с жеребейками сала – странное сочетание, так ведь революция…

– Ай-яй-яй, коза, да ты никак уже на рогах. – Усмехнувшись, Мазель скинул шинель, швырнул на стул папаху и, оставшись в туго перепоясанном френче, принялся вытаскивать из вещмешка добычу – мороженого гуся, масло, шоколад, увесистый кусок ветчины, полено балыка. Словно фокусник, извлек из кармана лимон и самодовольно выпятил брюхо. – Все, что до нас принадлежит, коза, мы возьмем подходяще. С голоду не опухнем. Жрать давай.

– Когда твои чертовы матросы перестанут кайлом долбить? – Геся стряхнула с колен «Гигиеническую энциклопедию» и, с видимым отвращением поднявшись, стала собирать на стол. – Буревестники революции, а стучат, как дятлы.

На ее щеках горел пунцовый румянец, движения были порывисты и неверны. Время от времени она кидала на мужа убийственные взгляды, казалось, еще немного – и запустит в него чем-нибудь тяжелым.

– Что это еще за буржуазное блеяние, коза? Пускай себе долбят, усугубляют революционный процесс. – Мазель смачно, так что жир потек по подбородку, впился зубами в балык, утершись рукавом, развалился в кресле. – Будь довольна, что на твою половину положили с прибором.

– На нашу половину, законный ты мой, на нашу. – Геся брякнула об стол котелком с картошкой, швырнула сливочного масла. – Хорош хватать, жрать подано.

Ее ноздри свирепо раздувались, как у необъезженной кобылы, глаза сверкали яростью – она была явно не создана для семейной жизни.

Молча уселись за стол, выпили коньяку под карбонад с хреном. Разговор не ладился, в комнате повисла тишина, лишь мерзко пищала керосиновая лампа да звучно чавкал хозяин дома. Утолив первый голод, он, хитровато поглаживая козлиную бороду, извлек из кармана деревянную коробочку, открыл крышку. Внутри был белый порошок.

– Это тебе на сладкое, коза.

– С этого бы и начинал. – Сразу повеселев, Геся уселась поудобней, захватила на зубочистку кокаина и втянула сначала в одну ноздрю, потом, черпанув еще, в другую. По ее лицу расползлась глуповатая улыбка, глаза закрылись. Чувствуя, как сердце забилось в предвкушении блаженства, она откинулась на спинку кресла, глухо выдохнула:

– Алмазный кокс.

– Ну, вот и ладненько. – Без всяких там зубочисток, Шлема втянул в ноздри пару понюшек, помотал башкой. Рассмеявшись неизвестно чему, кинул в рот кусок сахара. Понюхал еще, снова безудержно заржал. Когда нос у него начал деревенеть, а голова сделалась непривычно ясной, он цепко схватил супругу за грудь и вспомнил про свой супружеский долг.

– Давай-ка, коза, почешем передок!

Разделись, легли в широкую, времен Наполеона Третьего кровать под балдахином, сплелись в объятьях. Пока Шлема, тяжело дыша, вихлял потным, давно не мытым телом, Геся весьма правдоподобно изображала страсть и молила Иегову, чтобы супруга хватило ненадолго. Чтобы не чувствовать его мокрых губ, не слышать смрадного дыханья, не ощущать тяжесть грузного, воняющего козлом тела. Чтобы побыстрей…

Кровать мерно колыхалась, Мазель хватал ртом воздух, Геся терпеливо доигрывала свою роль. Взбудораженная кокаином, она была вне себя от ярости, однако не показывала виду, только губы кривились в зловещей ухмылке – подождите же, мужички, отольются вам мои муки!

Изощренная фантазия рисовала ей картины отмщения – куда там ужасам Босха. А тем временем Шлема захрипел, судорожно дернулся и, отлепившись от супруги, пластом вытянулся на простыне!

– Чтобы мне так дальше жить, коза!

– Ну, ну. – Геся с ненавистью глянула через плечо на мужа и, соскочив с кровати, поставила греться воду – ей казалось, будто на нее вылили ушат помоев.

– Я ж говорю, второй такой задницы в Питере не сыщешь. – Шлема сыто мазнул глазами по ее пышным округлостям, поднялся с молодецким уханьем и, натянув просторные, с теплым начесом подштанники, сделался похож на гусака. Ступни у него были плоскими и мясистыми, лопатами, пальцы густо поросли черной шерстью. – Чегой-то в глотке сохнет. – Закурив довоенный «Моран», он достал из шифоньера бутылку и лихо шлепнул ладонью по донышку. Хватанул залпом полстакана, крякнул. – Дернешь, коза, мартель?

– В зад себе залей. – Геся с раздражением дернула плечом и, сняв с огня чайник, быстро понесла его в ванную. Вернулась за керосиновой лампой, в сердцах хлопнула дверью, – Господи, кто бы знал, как ей обрыдло мыться в тазу!

– Ну, как знаешь, коза. – Мазель снова налил, не отрываясь, выпил, зашуршал оберткой шоколада. – А мне лишним не будет. Работа психическая, нервы, как курок парабеллума, на взводе.

Сытому, пьяному, утешенному всем женским, ему страшно хотелось поговорить. В ожидании Геси он принялся нетерпеливо расхаживать по комнате, время от времени останавливаясь у большого, венецианской работы зеркала. Улыбался самому себе, подмигивал, похоже изображал борцовские позы. Неожиданно лампочки в люстре загорелись по-дореволюционному, непривычно ярко, мигнули пару раз и погасли. В комнате, освещенной лишь пламенем камина, повис багровый полумрак.

– А, черт подери! – Мазель оторвался от зеркала и, нюхнув кокаину прямо из коробки, сунул в рот кусок нуги. – Клейкая сволочь, можно собственные зубы сожрать. А это что еще такое? – Ему вдруг показалось, что в углу за шкафом кто-то есть.

Шлема привычно выхватил маузер, без звука дослал патрон и, подкравшись на цыпочках поближе, оторопел. У стены, держась руками за развороченный живот, стоял офицерик. Так, поговорили сегодня с ним по душам, и это что ж, выходит, не дострелили?

– Ах, ты так, сука? – Мазель прищурился и саданул в упор, раз, другой, третий. – Заполучи, контра недорезанная!

По комнате прокатились громовые раскаты, пули, раскрошив штукатурку, осами впились в кирпичную стену. У Шлемы зазвенело в ушах, зато чертов офицер сразу пропал, только пламя дрогнуло в камине да потянулся к потолку вонючий пороховой дым.

– Совсем спятил? – Одетая в теплый махровый халат, Геся вышла из ванной и, подождав, пока Мазель уберет маузер в кобуру, жахнула пустым чайником о стол. – Дерьмо красноперое! В подвале шпалером не намахался? – Она с презрением глянула на мужа, закурив, плеснула себе мартеля, выпила одним глотком. – Фрамугу открой, одна вонь от тебя.

– Ошибочка вышла, коза, померещилась одна чепуховина. – Мазель кисло улыбнулся, снова приложился к кокаину. – Работаем на износ, бдим перманентно. Нервы как струны на скрипке Паганини. Гидра контрреволюции тянет щупальца, а проверенных кадров – с гулькин нос. Одна интеллигенция кругом, в белых перчатках.

Он вдруг замолчал и, как бы осененный внезапной мыслью, звонко хлопнул себя ладонью по лбу:

– И чего это я раньше не допер? Двигай-ка, коза, к нам. А что, задатков у тебя имеется. Помнишь, как тогда, в Николаеве, пустила кровь Муське-бандерше, любо-дорого было посмотреть. А тот клиент в Одессе? Как ты его по кумполу-то бутылкой из-под шампанского, а? Опять же, Троцкий к тебе с полным уважением. А уж Феликс-то против точно не будет, он к бритым[1] неровно дышит. Первая любовь у него была из наших, дуба врезала в Швейцарии, прямо на его руках.