Unapologetic apathy

— Что ты сказала?

— Мне очень больно, — маленькие слезинки бегут по щекам Аны, но она тут же пытается их вытереть о свои плечи. — Простите. Я не хотела.

— Иди ко мне, куколка, — распускаю ремни, снимаю девочку с крюка и осторожно беру на руки. — Успокойся. Вот так. Всё хорошо, — целую соленые от слёз щеки, укладывая на постель Анастейшу, и сам забираюсь позади неё, укачивая.

— Сколько я уже у вас, мистер Грей?

— Около двух месяцев.

— Ясно.

Куколка всхлипывает, но прижимается ближе ко мне. Будто самое необходимое ей — я, а не покой от меня.

— Знаешь, у меня завтра день рождения, — зачем-то делюсь этой информацией с Аной, и она замирает в моих руках. — Ненавижу этот день. Я потерял всё.

— Ваш сын и Она… В ваш день рождения?

— Да, куколка. Представляешь?

«Она».

Ана ненавидит Анису сильнее меня. Надо же.

— Мне очень жаль. Вы очень любили сына…

— Сына я до сих пор люблю больше всех на земле. И Лео Джи обожал меня, папа для него был всем. Маму не слушался никогда. Он был моим смыслом жизни.

— Он был похож на вас?

— Нет, знаешь. Голубые глазки и светлые, прямые волосы. Может, только моей кривой улыбкой, был похож на меня, от Ани я не видел в нём ничего. Она была такой же как ты, только кожа чуть темнее, другой цвет глаз, больше грудь… Но вы до боли похожи.

— И она не любила вас.

— Скорее всего.

— А я люблю.

Я ждал этих слов, откровенно говоря. Но почему-то только сейчас я осознаю всё то, что я натворил.

Прелестная куколка в моих руках покрыта синяками и шрамами, и за каждый мне хочется молить у неё прощения, шепча ей, что я люблю её, именно её, какой бы она ни была, лишь бы была моей, всегда.

— Я монстр, Ана.

— Вы несчастный человек, которого жизнь сломала в лучший день вашей жизни.

— Это называется «стокгольмский синдром»: когда жертва испытывает чувства к своему обидчику.

— Я бы хотела ребенка от вас.

О, Господи, я уничтожил её? Я уничтожил её, растоптал и размазал. Боже милостивый, ей же всего двадцать один, и она полна романтизма, её мечты о…

Блять.

— Ты беременна, — и это не вопрос, а сраное утверждение, на которое она кивает головой. — Твою мать! Твою мать!!! Господи, Грей, да как же можно быть таким дебилом! — вскакиваю с постели и нервно расхаживаю по игровой, пытаюсь дышать глубже, но нихера не выходит! — Анастейша!

— Простите, — она громко всхлипывает, выкрикивая это слово, и калачиком падает на постель, громко рыдая в подушку.

«Простите».

Будто это было в твоих руках, сраная контрацепция, а не у меня всё должно было быть «под контролем». Да я же даже не пытался вытаскивать, я абсолютно забил на то, как именно прошёл её, наш первый раз.

О, Господи!

Лео Джи мы с Ани пытались завести около года. После Лео Джи мы хотели ещё ребенка, но за два с половиной года так и не смогли. А тут, чёрт возьми, за один раз… Господи, я идиот.

***

— Кристиан!!!

Мои уши поражает вопль Анисы, и я залетаю в ванную, плевав на все приличия.

— Ты в порядке? Что случилось?! — осматриваю её на предмет наличия травм, по инерции ощупываю конечности, и моя Ани хохочет надо мной. — Аниса?

— Беременна, беременна, я беременна!!! У меня уже десять дней задержки, и все тесты показали положительные результаты. Мы будем родителями!

Ребенок. У нас будет ребенок.

— Ты уверена?..

— Уверена!

— У нас будет ребенок… — Ана визжит, крепко обняв меня за шею, и я кружу её на месте, испытывая невероятное счастье. — Это будет папина дочка, я надеюсь.

— А мне хочется мальчишку, чтобы он был таким же замечательным, как ты. Я люблю тебя!

— И я люблю тебя, Ани, девочка моя! Ты моё счастье, которое приносит мне ещё больше счастья.

***

Анастейша обессилила от слёз, поэтому так и уснула на постели, я не могу перестать смотреть на неё. Она носит моего ребенка. А я, ещё сегодня утром, отдавал приказ Тейлору «убрать» её послезавтра.

Я бы хотел девочку, чтобы бесконечно баловать и носить на руках, чтобы она была «папиной дочкой», чтобы я не сравнивал её с Леонардом… Но этого не будет. Анастейша послезавтра умрёт от передоза.

С днём рождения, ублюдок. Ты снова потеряешь всё, что у тебя есть, в этот день.

Собственными руками снова убьешь своего ребенка.

Чёрт возьми, Господи, почему я?

Почему именно Ана, почему я так привязался к ней? Я с уверенностью могу сказать, что я люблю её. Но её смерть — лучший вариант для нас обоих.

Господи, Ана!

По моим щекам текут слёзы, мне так жаль, господи, и я ложусь рядом, крепко прижимая мою девочку к себе. Мою девочку, беременную моим ребенком. Я должен был беречь её, их, совсем иначе влюбить в себя и влюбиться сам, но вместо этого пальцами ощущаю шершавость свежих, заживших шрамов на спине Анастейши.

Моя ты хорошая…

— Пожалуйста, не надо. Не вини себя. И не бросай меня, не убивай меня, пока ребенок не родится. Я хочу его увидеть. Пожалуйста.

— Ана, Ана, что ты говоришь…

— Я всё понимаю, мистер Грей. Я хочу родить для тебя, я хочу увидеть нашего ребенка, и большего мне не нужно. Я знаю, что это долго, но… Кристиан, я умоляю. Я покончу с собой, лишь только ребенок родится.

— Господи боже, Ана.

И я откровенно завидую Анастейше, потому что она может плакать в голос, а я не могу, лишь крепче прижимаю её к себе, не стесняясь беззвучных слёз. И я не могу кричать от боли, как кричит она, как бы мне не хотелось. Идиот и тряпка.