Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей
Шрифт:
— Но я против того, чтобы вот так, дома. за столом…
— Ах ты, наивный человек! Да если выпьешь как следует, тут язык сам безо всякого контроля вертится, тут уж не до церемоний.
Как-то мы со Свиридовым снова шли по улицам зимней Москвы, и я снова предложил зайти к Блинову. Николай Васильевич не пошел. Он красочно, с театральной интонацией в голосе представил, как бы нас принял Блинов: «Во, скажет — повадились!..»
Тесные, дружеские отношения со Свиридовым соединяли нас многие годы, — я и сейчас, бывая в Москве, звоню ему на квартиру, приглашаю к себе. Но он никуда не идет. А в последнее время уж не изъявляет желания и встретиться, — не зовет и к себе. И почти всегда говорит заплетающимся языком.
Его рано проводили на пенсию, примерно
— Это вы… наделали делов… Сдалась вам эта борьба за трезвость. Кто хочет пить, он и будет пить. Это уж так… А вы принялись статьями и книгами гвоздить правительство. Вот и стоим… в очередях.
Мне так и хочется сказать: не хлеб же это, не молоко, — можно бы и не стоять, но только думаю об этом и не говорю.
Я переехал на жительство в Питер и звоню ему все реже. Предлагал определить его в группу отрезвления, но он обиделся: «Что я тебе — алкоголик?..» Недавно я приехал в Москву и позвонил ему. Он был совсем пьян. Сказал:
— Иван! Я уже не тот Свиридов. Нет человека, вышел весь…
Я сидел у телефона и не знал, что могу сделать для товарища, для человека, который еще недавно всем нам, знавшим его, работавшим под его началом, светил таким мощным умом. заражал нас волей, цельным, завидным характером. Больше двадцати лет он был председателем Госкомиздата России и сколько сделал хорошего, полезного, важного. Во многих городах построил современные полиграфические комбинаты, вывел наше русское, российское печатание книг, их качество и художественное оформление на уровень лучших европейских печатных фабрик. При нем была решена давняя, казавшаяся неразрешимой проблема — печатание нужного числа школьных и институтских учебников, — они теперь издавались в изобилии и строго по плану. Только за три года моей работы в «Современнике» одно наше издательство выпустило около тысячи книг — новинок российских писателей, около четырех тысяч было отобрано и включено в планы редакционной подготовки. Мы поставили на ноги, укрепили писательские организации во всех областях России, поддержали российских писателей морально и материально, выпустили десятки книг в серии «Первая книга в столице». Все эти дела «застойного периода» кажутся почти фантастическими на фоне нынешней неразберихи и хаоса.
И этот человек, высокообразованный, умный, с могучим характером, жалуется, что-то бессвязно лепечет… «Я уже не тот… Весь вышел…» А ему ведь немногим больше шестидесяти лет! Генерал де Голль в шестьдесят шесть вышел на политическую арену и спас Францию от позора и унижения, за десять лет президентства вывел страну на уровень могучих держав мира. А Свиридов?.. Что же с ним случилось?..
Я говорю:
— Сейчас приеду к вам.
Он отвечает:
— Не надо, Иван. Не приезжай. У меня сейчас будут болгары, — привезут вина. а ты ведь сухой, не пьешь… Не надо. Лучше приезжай завтра.
Назавтра позвонил Свиридову, но мне ответила мать его жены:
— Николая увезли в больницу. У него случилась почечная кома — очень тяжелый приступ.
Я подумал: приехали болгары, и он с ними снова выпил. Вино, вино — причина всех несчастий.
После смерти моей жены Надежды я вступил в брак со вдовой недавно умершего моего товарища, великого борца за трезвость Шичко Геннадия Андреевича — с Люцией Павловной.
И однажды мне позвонил Свиридов.
— Иван, помоги. Хочу избавиться от этой… проклятой страсти к вину.
Я позвал его к себе, определил на занятия к последователю Шичко Владимиру Алексеевичу Михайлову. Свиридов приехал и жил у нас. Иногда ночью часа в три шел на кухню и там писал дневник, который обязательным элементом входит в методику Шичко. Однажды я тоже поднялся, и мы разговорились.
— Я поначалу думал, — сказал Николай Васильевич, — что вы с Угловым
занимаетесь пустяками, что борьба за трезвость у нас не имеет смысла, а тут вижу, какое это большое дело. Это же может спасти народ от кошмара пьянства.Потом задумался и сказал:
— Слышал я, ты книгу написал о пьянстве русских писателей. Тема щекотливая, многие обидятся на тебя, но Сократ сказал: «Платон мне дорог, а истина дороже».
И еще с грустным раздумьем добавил:
— Наши писатели все пьют. Я знаю одного непьющего — это Леонид Леонов.
Прошло несколько месяцев. Бывая в Москве, звоню Свиридову, иногда захожу к нему. Пить Николай Васильевич перестал, а вот литераторы…
На днях получил газету русских писателей «День», и в ней прочел игриво-живописный опус Владимира Солоухина «Камешки на ладони».
«…Рюмка водки, — пишет автор, — перед едой практиковалась давно и во всех слоях общества (где рюмка, а где стакан), но выпить и закусить. Скажем, положить на половинку крутого яйца две кильки пряного посола, убрав у них головки и хвостики, и после рюмки…»
При этих словах знаменитого писателя зайдется дух, так и потекут слюнки.
Но пойдем дальше по тексту:
«…или квашеной капусты навильничек, или соленый огурец, в конце концов, черт возьми! Да и мало ли всего напридумано: холодец с хреном, селедка «под шубой», грибная икра, просто маринованный или соленый гриб, моченые яблоки, салат с майонезом, заливное из судака, розоватые ломтики сала…»
Но нет, дальше дразнить читателя не будем. Картина «напридуманного» славянами за столетия ритуала изображена так сильно, что тут и мертвые запить могут. И сам Магомет, великий борец за трезвость, будь он живым, не устоял бы перед пряным запахом холодца с хреном. Большой художник Солоухин, — и мыслитель немалый! Прочтя эти новые импровизации, невольно воскликнешь: «Надо же! И в искусстве закусывания русский народ преуспел! И тут он поднялся на вершину!» И понятным становится гнев писателя на тех, кто «среди всеобщего распада нравов» посягнул еще и на прелести нашего винопития.
«Но вот собрались за столом гости, — продолжает Солоухин, — мужчины и женщины. Собираются выпить по первой рюмке и, все как один, держат в одной руке рюмку с водкой, а в другой — стакан с лимонадом. Значит, после водки они жадно пьют сладкий парфюмерно-пахучий лимонад, а потом уж после сладкого лимонада берутся за селедку либо соленый огурец. Мрак! И это распространилось по всей стране. А откуда пошло? Из подворотен».
Долго я думал над этим пассажем писателя. Нет, это не юмор, не сатира, не горькая ирония — тут крик души возмущенной, оскорбленной в самой глубине своей. Эка ведь… на что замахнулись! На то, что Солоухину, видимо, привычно и дорого с самой юности, что вливалось в плоть и кровь и чего мы никогда не уступим. Пили, и пить будем! И не как-нибудь, а с уважением к старине, с соблюдением всех правил!
Циник какой-нибудь или ханжа вспомнит о «сморщенных мозгах» у долго и много пьющих людей. «Но что из этого следует? — мог бы возразить Солоухин. — А кто знает, что сморщенные мозги хуже не сморщенных? И к чему тут дурацкие намеки, — дескать, если ты питаешь слабость к ендовой и другим советуешь не воротить нос от нее, так уж и значит, что у тебя мозги сморщились!.. Наконец, и то не следует забывать, что тот же Углов — мы тоже его читали! — пишет, что надо цистерну водки вылакать, чтобы они, мозги наши, того, значит, немного скукожились». А цистерну за год, и даже за десять, за двадцать лет не выдуешь. Тут надо все сорок лет пить. У того тогда не только мозги свернутся набекрень, но и нос займется синим пламенем. Такой молодец, конечно, уж и сам не будет знать, что он говорит и что пишет. Но при этом и еще одно обстоятельство всплывает: автор пописывает, а читатель почитывает, — но лишь в том случае он почитывает, если автора напечатают. Значит, и в редакции должны найтись люди, выпившие цистерну. Говоря языком математики, должны совпасть величины. В случае с опусом Солоухина в редакции газеты «День» эта математическая зависимость удачно сработала.