Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей
Шрифт:
Я не врач, ни на чем не настаиваю, но не пей он в свое время так много вина, жил бы и жил и поныне.
Не может не удивлять тот печальный и разительный факт, что в наше время алкогольного разгула, когда правительство из года в год наращивает производство спиртного, а народ вырождается от ядовитых возлияний, молчат ученые мужи, молчат журналисты и писатели. Нет у народа авторитетных заступников, таких, как раньше: Лев Толстой, Достоевский, Некрасов, Чехов… Или из ученых: Павлов, Пирогов, Мечников, Сикор-ский… Это они, и вместе с ними — армия патриотически настроенной русской интеллигенции, вступились за народ и вынудили Думу и царя ввести в стране в 1914 году «сухой» закон. И он продержался до 1925 года, почти полностью отрезвив народ, вдохнув в него исполинскую энергию. Но почему же ныне молчат писатели? И почему молчат академики? Ведь их тоже ныне легион! Интересно заметить, что ученые-медики царского периода, сплошь выходцы из дворян, выделили из своей среды десятки
На Руси даже самые простые люди давно видят и понимают следы и последствия пьянства.
Русский интеллигент из Самары Михаил Дмитриевич Челышев, избранный в III Государственную думу, в 1911 году опубликовал письма, которые он получал из разных концов своей губернии. Нам бы хотелось показать, как сельские интеллигенты — учителя, священники, их жены — понимали тогда проблему пьянства, — тогда, в начале века, когда русские люди пили в три-четыре раза меньше, чем теперь. Приведем отрывок из одного письма:
«В Третьяковской галерее есть картины покойного Верещагина «Мертвое поле» и «Перевязочный пункт», они ужасны. Но во сколько раз ужаснее сцены кормления младенца пьяницей-матерью! Там — смерть во имя долга, за веру, за Родину, там — временные мучения, но там и покой вечный или возвращение к жизни без срама. А тут? Тут с каждой каплей молока передается яд и порок: в нежный организм младенца капля за каплей вливается яд. И кому же и от кого? От матери — своему младенцу-дитяте, может быть, так же нежно ею любимому, как и мы с вами любим своих детей. Но знайте: эта женщина менее виновна, чем мы с вами. Она больна, больна страшным недугом: она бессильна бороться; так поможем же ей. Уничтожим яд, которым отравляется она и ее потомство… Многие из вас говорят, что надо, во-первых, развивать народ, и тогда он перестанет пить. Это неправда. Надо уничтожить пьянство, то есть возможность напиваться, а тогда уже развивать народ. При гангрене сперва отсекают больной член, а потом уже залечивают рану. То же надо сделать и с пьянством. Ученость и развитие не спасают людей от этого отвратительного порока. Примеров тому тысячи. Разве умные ученые и развитые люди не предаются этому пороку? Не страдают от этой болезни? Да еще как пьют… до потери чести и имени, допиваются до каторги, до сумасшедшего дома. Масса сообщений и статистических данных заполняет газеты и специальные издания о всем, что происходит из-за проклятого зелья. Недаром наш народ говорит про водку, что водка есть кровь сатаны… Вы боитесь, что с уничтожением спиртных напитков падет доходность страны? Ах, господа, господа, да ведь эта доходность от акциза, от винной торговли не что иное, как перекладывание денег из одного кармана в другой, но только из крепкого — в худой… а какой от пьяницы толк стране и обществу? Пьяница солдат — не солдат, мастеровой — не мастеровой, крестьянин — не крестьянин. И так на всех ступенях общественной лестницы; пьяница — вредный человек, позор человечества…
город Починки
Христорождественского собора свящ. Николай Васильев,
бывшая учительница Н. Кириловская,
жена свящ. Людмила Васильева,
свящ. Петропавловской церкви Николай Мерцалов,
жена свящ. В. Мерцалова,
учительница Петропавловской школы Л. Свешникова
и другие. Всего 56 лиц».
Обратите внимание: кто подписал этот изумительный, источающий боль сердца документ? Священники да их супруги, учителя… Из деревянного городка с юга Нижегородской губернии — из чащи лесов срединной России… Медвежий угол! А сколько мудрости в их письме, какая ясность, простота мысли и блеск стиля! Они видели, знали, понимали, жившие почти сто лет назад, наши бабушки и дедушки. Их теперь нет — ни одного! И можем ли мы им сказать: спите спокойно, родные русские люди, ваш голос мы услышали, ваш благородный порыв взошел семенами добра и правды?.. Нет, не можем. Одно лишь утешение: мертвые ни срама, ни стыда не имут. Будь они живые, помрачнели бы их сердца при виде моря разливанного из вина и водки, затопившего землю российскую. И самое страшное: кет у народа заступников — ни из
членов Государственной думы. ни из писателей и ученых мужей. Два-три профессора, да поэт Сергей Викулов. писатель Петр Дудочкин, — да и те скажут к слову, напишут статью, а так. чтобы, как Лев Толстой, статью за статьей, да гневное письмо царю, — бил во все колокола, — нет. таких наше время миру не подарило.«Расцвели таланты!» — хвастались мы семьдесят лет, а надо бы сказать: «Сердца наши очерствели, и души почернели». Нет мужей высоких, честных, благородных — званий и медалей нахватано много, а души лакейские. Смотрят в рот начальству, дрожат мелким бесом, — боятся, как бы куска жирного не лишили. Молчат сыны народные. Жалко, трусливо молчат!
Ну, а писатели? Могу свидетельствовать: все. кого я знал и знаю, — пьют; и пьют не так, как пили русские писатели прошлых поколений — выходцы из дворян, пьют «по-черному», до тех пор, пока не увидят дно бутылки.
Помню, как мы с поэтом Валентином Сорокиным зашли к Шевцову. Иван Михайлович, как всегда, на даче был один, организовал стол, угощение. Мы «обмывали» назначение Сорокина на должность главного редактора издательства «Современник». Пили много, а когда встали из-за стола и направились к выходу, Сорокин уже с улицы, покачиваясь, вернулся в комнату, и в раскрытое окно мы видели, как он поспешно вылил в стакан оставшийся в бутылке коньяк и допил его, — тяга к спиртному была уже в нем неодолимой. Я тогда подумал: «Как же он будет справлять такую высокую должность?»
Должность высокую Сорокин справлял недолго: его потом вместе с директором издательства Ю. Прокушевым уволили за какие-то злоупотребления. Кажется, это был первый случай в истории советского книгоиздания, когда от должности отставили сразу и директора, и главного редактора.
Русская интеллигенция советского периода слишком поздно ударила в колокола: мы только в начале восьмидесятых годов забили серьезную тревогу и вынудили правительство ввести ограничение на производство и продажу спиртного, и если затем очень скоро эти скромные шаги по отрезвлению народа были приостановлены, и команда благообразного Николая Рыжкова вновь открыла все шлюзы для спиртного, то, по моему убеждению, в том. что такой коварный скрытый геноцид народа вновь набрал силу, повинны и писатели — духовные пастыри и лидеры народа. Да. они молчали. Все семьдесят лет советской власти. Это о них. наверное, сказал в своем замечательном стихотворении поэт Н. Лисовой:
И Бога, и Родину пропили,Разрушили душу и храм.В этих горьких, дышащих болью словах есть упрек и правителям, губящим интеллектуальную элиту своего народа.
Я мысленно оглядываю мир. в котором текла и течет моя жизнь, — мир литераторов, и невольно вопрошаю: а кто из них мог возвысить голос против пьянства? Я уже называл имена поэтов Игоря Кобзева, Владимира Котова, Алексея Маркова, Сергея Викулова, — у них есть стихи, бичующие алкоголь, но, чтобы назвать их борцами за трезвость, — к сожалению, не могу.
Не знал я трезвых писателей. Один только Леонид Леонов не пил совершенно.
В юности, а затем в армейские годы я литераторов не знал и не видел; кажется, впервые увидел писателя в Москве, в редакции «Сталинского сокола», куда я был приглашен работать. К нам побеседовать с журналистами пришел Михаил Бубеннов — автор романа «Белая береза», который будто бы любил Сталин. О нем уже тогда говорили: «Хороший мужик, и роман написал отличный, но — пьет здорово».
Михаил Семенович Бубеннов поначалу меня разочаровал, он был прост, всем почтительно кланялся и на предложенный ему стул опускался неуверенно, будто боялся кого-то стеснить, помешать. И рассказывал робко о том, как на фронте, урывками между боями, писал свой роман.
Потом, работая в «Известиях», я слышал забавные рассказы о нем, о его баснословных гонорарах за многочисленные переиздания «Белой березы», и о том, как он много пьет, не пьянеет и может перепить кого угодно. Будто он, большой, красивый, в новеньком дорогом костюме, приходил время от времени в журнал «Октябрь», где состоял членом редколлегии, сидел там то в одном отделе, то в другом, — слушал редакционные и литературные новости. Молодые сотрудники, давно знавшие его, любившие выпить, но не имевшие денег, исподволь подступались к нему:
— В ресторане «Советский»… готовят хорошо. А, Михаил Семенович?.. Как вы?
— Да я не пью, ребята, завязал.
— Мы тоже не пьем, да ведь не монахи, хоть и редко, а надо же.
— Нет, не люблю рестораны. Там пить надо.
— Ax, Михаил Семеныч! Если кто не хочет, так и не пей. Закажем бутылку для вида. и пусть себе стоит посреди стола. А мы пообедаем на славу. Опять же. и поговорить есть о чем.
— Ну, если так…
Редакция чуть ли не в полном составе собирается, впереди всех — заведуюший отделом критики Николай Сергованцев, доказавший еще с Литературного института свою неодолимую любовь к Бахусу, — и тесным кружком идут к ресторану «Советский», в прошлом — «Соколовскому яру». Зная финансовые возможности Бубеннова, эта литературная братия проявляет неожиданный размах в заказах блюд и спиртного.