Уничтожьте всех дикарей

Эти параллели из мира флоры и фауны давали видимое подтверждение вере в биологическое превосходство европейцев и неизбежный закат других рас.

Но эти параллели также могли вызвать и некоторые сомнения. Почему именно сорняки распространялись в колониях более быстро и эффективно, чем любые другие европейские растения? И действительно ли посредством своего морального и интеллектуального превосходства европейская крыса смогла истребить всех остальных?

126.

Мы пришли на рождественский ужин к Тиделиусам на соседней улице. Моя голова — вровень столу, накрытому в большой гостиной, где стоят чёрный застеклённый сервант и строгие дубовые стулья с подголовниками. Поблёскивает хрустальная люстра, а вместе с ней стекло, столовые приборы и фарфор. Скатерть — из толстой, жёсткой белой материи, так что она немного пузырится на сгибах, и госпожа Тиделиус протягивает руку, чтобы разгладить пузырь. Раздаётся тихий жалостный писк, как бывает, когда косилка натыкается в поле на мышиное гнездо. В те дни поля простирались почти до краёв нашей лужайки. Уффе и я часто болтались вокруг большого поместного амбара, где крысы считались такими же естественными обитателями, как и кошки. Что-то в таком роде мы подумали и теперь, когда запищала крыса, а госпожа Тиделиус с криком отпрянула от стола. Господин Тиделиус спешит ей на помощь. Он вдвое её старше, элегантный деятельный старик, каждый день в шесть утра бодрой походкой отправляющийся пешком на поезд, чтобы добраться до Мэстер Самуэльсгатан, где у него своё предприятие — мастерская по пошиву дамского платья. Великолепный портной, но совсем не специалист по крысам. Он поднимает скатерть, чтобы заглянуть под неё — но нет, крыса бежит вдоль сгиба, к центру стола, опрокидывая по пути бокалы. Поднимается ужасный шум, все начинают спасать свои бокалы и тарелки, поднимают скатерть, тянут за подложенную внизу клеёнку и пытаются поймать крысу, которая теперь пищит от ужаса и ярости и носится взад-вперёд под скатертью, как бы увеличиваясь в размере всякий раз, когда меняет направление.

Трудно представить моего отца делающим то, что он делает сейчас. Позже, в старости, он будет таким мягким и кротким. Но когда я был маленьким, он был совсем другим. Я всё ещё помню ту старую крысу с довольно серой шерстью, а размерами — с небольшую кошку, которая тихо скользила у нас по лужайке. И именно эта безмятежность манеры её движения и привела отца в ярость. Он распахнул дверь на террасу, сбежал по склону, прихватив по дороге кусок доски, настиг крысу, которая слишком поздно заметила опасность, и прибил её о низ забора, когда та уже почти спаслась. В такой же ярости он и теперь, когда выходит на кухню за большим топором (тогда у нас у всех на кухнях стояли дровяные печи), заносит его над головой и под общие женские крики «браво» со всей силой опускает его вниз, прямо на пузырь на скатерти. Лезвие проходит сквозь камчатую ткань, клеёнку и вонзается в тёмный столовый дуб. Без сомнения, крыса убита: больше она не бегает туда-сюда под скатертью, а, наоборот, внезапно сделалась совсем неподвижной. Крики замерли. Мы все замерли, смотря на древко топора, задранное к потолку и всё ещё дрожащее от силы удара. Мы не можем продолжать рождественский ужин с трупом крысы на столе. Четверо родителей убирают посуду. Вынимают топор. Затем каждый отправляется на один из углов стола и все вместе приподнимают сначала верхнюю скатерть, затем подкладочную. Никаких следов крысы там нет. Она исчезла. Но никто ничего не говорит. Никто не спрашивает, куда она делась. Все просто стоят и смотрят на глубокую белую зазубрину, оставленную топором. «Я вырежу кусок дуба, — говорит мой отец, он столяр, — и покрашу его в тот же цвет. Нельзя будет отличить». Хозяин с хозяйкой бурно благодарят. Но ужин проходит в атмосфере подавленности, и мы не задерживаемся долго.

127.

Даже те, кто остался в Этнографическом обществе, понимали, что низшие расы обречены на уничтожение.

12 марта 1866 года Фредерик Фаррар прочёл лекцию «О пригодности рас». Он разделил расы на три группы: дикие, полуцивилизованные и цивилизованные. Только две расы — арийская и семитская — оказались цивилизованными китайцы принадлежали к полуцивилизованным, потому что когда-то были великолепны, а потом «остановились в развитии». Дикие же расы всегда жили в одном и том же невежестве и жалком состоянии. Фаррар доказывал, что:

«У них нет ни прошлого, ни будущего. Они обречены — так же, как до них другие, намного более благородные расы, — на быстрое, полное и, возможно, неизбежное уничтожение, что, возможно, является ступенью в продвижении к высокому предназначению человека.

…Все эти неисчислимые мириады не произвели ни одного человека, чьё имя имело бы хоть какое-нибудь значение для нашей расы. Если бы завтра они бы все погибли из-за какой-то великой катастрофы, они не оставили бы никаких других следов своего существования, кроме собственных органических остатков.

Я называю их необратимыми дикарями… потому что цивилизация не отразилась на них, а напротив, они исчезают с такой же неизбежностью, с какой снег исчезает под лучами солнца [76] ».

Индейцы тому пример. Или возьмите какой-нибудь пример из ста миллионов африканцев — не таких отсталых, как готтентоты, а настоящих чистокровных негров. Какова надежда на то, что их можно цивилизовать? Большинство негров обречено на вырождение, спасти от которого удастся лишь немногих.

76

Transactions of the Ethnological Society of London (1867), p. 120

Многие народы уже исчезли. Эти народы — «самый низший тип человека, являющий в себе самые отвратительные черты моральной и интеллектуальной деградации», — были обречены на вымирание. «Ибо тьма, лень и жестокое невежество не могут сосуществовать с развитием знания, промышленности и света».

128.

Что же в действительности случалось, когда знание, промышленность и свет уничтожали низшие народы?

Дарвин знал ответ. Он видел, как люди генерала Росаса, забивавшие насмерть индейцев, задыхались от крови и блевотины. Он знал, как выдавливают глаза, когда индеец вонзает зубы в большой палец и отказывается его выпустить, как убивают женщин и заставляют говорить узников. Он знал имя этому. Он назвал это «борьбой за существование».

Дарвин знал, на что похожа эта борьба за существование. Однако он верил, что она развивает и облагораживает человеческие виды. Уоллес разделял его веру. Уничтожение низших рас оправдано, потому что оно будет сокращать расовые различия, пока наконец весь мир не заселит одна-единственная почти гомогенная раса, в которой никто не уступит самым благородным образцам теперешнего человечества. Вот во что верил Уоллес.

Но самое странное, продолжает он, что небольшой прогресс, которого мы достигли в этом отношении, похоже, совсем не является следствием естественного отбора. Явно, что лучшими были вовсе не те, кто победил в «борьбе за существование». В жизни лучше всего преуспевали и особенно быстро воспроизводились интеллектуально и морально средние, если не сказать «ущербные», виды, короче, сорняки.

129.

Уоллес затронул тут больное место. Уильям Грег рассмотрел эту проблему в статье, которая была опубликован в журнале «Фрэйзер» (сентябрь 1868 года) и которую почёл и прокомментировал Дарвин. [77]

Грега прежде всего беспокоило то, что средние классы, «которые формируют энергичный, надёжный, совершенствующийся элемент населения» имеют куда меньше детей, чем классы высшие и низшие, ибо и те, и другие, по противоположным причинам, не имеют повода для самоограничения.

77

John C. Greene, Darwin as a Social Evolutionist: Journal of the History of Biology, vol.10 (1977).

«Праведный и благотворный закон естественного отбора» перестал действовать, и таким образом нашему обществу грозит стать избыточно цивилизованным, что некогда произошло с греками и римлянами.

Но, к счастью, законы природы все ещё действуют в отношениях между расами, продолжает Грег. Здесь наиболее успешные — это всё ещё самые сильные и более способные. Именно они побеждают в соревновании, «уничтожают, управляют, вытесняют, сражают, едят и истребляют низшие расы».

Грег видит в межрасовой борьбе единственный путь поддержания жизнеспособности и прогресса в цивилизованных странах. Лишь уничтожая других, мы можем избежать расового упадка, который станет прямым следствием того, что цивилизация остановила естественный отбор.

130.

Я готовил пищу в компьютере. Я готовлю её на экране в дверце микроволновой печи — там, где подогревается пища.

Когда я иду домой с ужином на дискете, на меня в метро наскакивает человек в этнической одежде и яркой вязаной шапочке. Он вырывает у меня дискету. Я стараюсь задержать его и просыпаюсь оттого, что с огромной силой пинаю стул возле кровати. При ходьбе мне всё ещё больно.

131.

Двоюродный брат Дарвина, Фрэнсис Гальтон, продолжил дискуссию в своей книге «Наследственный гений» (1869). История геологических изменений, согласно Гальтону, показывает, что животные виды постоянно были вынуждены адаптироваться к новым условиям жизни. Цивилизация — это такое же совершенно новое условие существования, с которым человеческому роду предстоит научиться жить. Многим не удалось. Большое число человеческих племён было уничтожено под давлением требований цивилизации. Далее Гальтон замечает, что, «возможно, ни в какой другой период мировой истории уничтожение каких бы то ни было животных видов не затрагивало столь огромной территории и не шло с такой поразительной скоростью, как уничтожение дикарей».

Это должно стать уроком для нас. Ибо даже мы, те, кто создал цивилизацию, уступаем ей. И государственные мужи, и философы, и ремесленники, и рабочие — сегодня равно сталкиваются с ситуацией, которой не в силах управлять, пишет Гальтон.

Вывод ясен, если мы не захотим отправиться тем же путём, что и вымершие животные и народы, мы должны постараться улучшить генофонд и увеличить нашу способность выживать в тех условиях, которые создала цивилизация.

Гальтон посвятил остаток столетия изучению и предложению различных методов по достижению подобного улучшения наследственности. У него было множество последователей — и не только в Германии. Государственный институт расовой биологии в Упсале существовал ещё и в 1950-е годы.