Уникум Потеряева

— Кгм… Надо в человеке убедиться, видите ли. Дело-то крупное, сами понимаете.

— Это да, — Пузиков достал паспорт, отдал Утятеву. — Это — не тяп-ляп, мозговать надо…

— Мозговать тут долго недосуг! — крикнул управляющий. — Делать, делать надо! Только — как?

— Да! Как? — поддакнули Федул с Анюткой.

— Вот что сделаем: сегодня я инструментишко кой-какой подыщу, а завтра, вечерком — и с Богом, как говорится. Ну? Чего молчите?

Наследник с уборщицей переглянулись, пожали плечами:

— Да мы што ж… Вам виднее…

Федул потянулся было пожать руку на прощанье доброму начальнику, но тот отмахнулся:

— Ладно-ладно! Ступай давай, мужик.

На улице Пузиков толкнул Анютку в бок:

— Э! А если он это… нонче вечером, или ночью… Могет ведь и облапошить, а?

— Это — да, могет! — призадумалась Анютка. — Глаза да глазоньки счас за ним надо. Ты вот што: на ключ, ступай ко мне домой, а я до вечера пригляжу тутока, — все равно убираться после работы. А с девяти на ночь — ты заступай. А то — договорились на завтра, а он нонеча хвать золотишко — да и Митькой звали. На, на ключ-то.

Федул поплелся в Анюткину избу, а она осталась ширять возле бывших купеческих хором.

Ровно в девять Анютка выскочила из здания, подтрусила к сторожко таящемуся за углом соседнего дома Федулу, толканула в бок:

— Ну ты, Махметко! Ключ давай, побегу я, смотри тут… не зевай!

И убежала. А Пузиков принялся не спеша кружить вокруг массивного купеческого строения. Ходил, поглядывал на заветное окно: не загорится ли огонек, не забухает ли лом, не затрещат ли отдираемые плахи? Да нет, тихо пока…

А Анютка в это время остановилась у магазина поговорить с бабами. По правде говоря, обожала она это: как они говорили — потыркать. Только бабы все больше о семейном: о мужиках, о ребятишках, а у Анютки — не было ни того, ни другого. Может, и не во всем она была виновата: так, случилась где-то в судьбе заминка, и все — пропал человек! Вроде и живет, как прежде, и разговоры прежние ведет, а побудешь с ним маленько, и — махнешь рукой: пропал бедняга! Он вроде и хочет как все-то быть, а не получается ни черта.

Так же и Анютка.

Слушала-слушала бабье тырканье, вдруг как брякнет:

— А мой-то Махметко опять вчера пьяной заявился (врала-то ведь, врала!)!

Бабы загудели: вопрос был насущный.

— Дак ты ево ето… отлучи! — пискнула одна.

Анютка захихикала:

— Да! Отлучи! Вон он какой у меня, азартный! Всю жись, дескать, о такой жэньчине мечтал… — потупилась она.

— Да ето што жо, — судили бабы, — оне, паразиты, делают! Одно знают: робить, наше тело терзать, да вино с пивом трескать! Ты, Анютка, кончай давай ето дело: отлучать, отлучать ево надо, лешака, вазьгаться ишо с ними…

И Анютка, провожаемая сочувственным воем, запрыгала домой. Веселей, спокойней как-то стало.

А Махметко так и куралесил целую ночь. Утром, когда Утятев пришел на работу, он сунулся в кабинет к нему:

— Здрассь!

Сидит там на всех стульях народ, начальника слушает. Увидал он Федула, смешался: зашипел, даже смешно подфуфукнул:

— Ффххх!..

Бац! — ладошкой по столу. Федул обратно: нырк! И — поплелся к Анютке. А та супу сварила: «Кушай давай, Махмет… Устал, поди?» Напротив села, пригорюнилась, в глаза заглядывает: «Скусно, нет?» Только успел лечь — под одеяло к нему лезет: «Пригрей, слышь…». Ох ты, напасть какая, никакого спокою нету…

Вечером, часов в шесть, они вошли в кабинет Утятева. Тот при виде их замрачнел:

— Это… Через полчасика зайдите, не весь народ ушел еще. Ты, Анна, проследи это дело, и за последним — дверь закрывай!

Через полчаса собрались. Достал Утятев чемоданчик, открыл, ломик с топором оттуда вынул.

— Ну, с Богом! Которая плаха-то?

— Середняя, — с трудом выдавил Федул.

— Средняя так средняя… Эта, что ли? Ну, не эта — другую отпластнем!

Взял ломик, намахнулся.

— А ладно ли, товаришшы, делаем? Может, государственным органам лучше сообшыть?

И — бац! — вонзил лом между плахами.

5

Покуда отдирал половицу, Федул с Анюткой помалкивали; лишь переглядывались и сопели. Отодрал — нету!! Одни опилки лежат: старые, твердые, вонючие. Вот беда. Вдруг суматошный Утятев порыхлил опил, разгреб — и вытащил патронташ! Вскинул зачем-то в руке, отложил в сторону.

— Похоже, товаришшы, что мы на верных путях. Это-то штука гнилая, негодная… пущай пока лежит. Отойди, сказал! Не мешать мне туто!

Снова ломиком затюкал. Да Анютку с Федулом разве теперь удержишь? — роют опил, разгребают. Первым Пузиков кожаный чулок с золотом обнаружил: эдакую длинную колбаску. Потряс, а рублики оттуда: блямк-блямк-блямк! — западали.

— Чшш-ш-шшь… — заметался по кабинету хозяин. — Тише! Услышат, не дай-то Бог!

И — тоже руки в опил! Все перерыли — нашли еще патронташ и три чулка.

Патронташи Утятев сразу под стол бросил: «Наплевать на эту трухлятину! Завтра выкину…». Но краем глаза успел-таки глянуть, что в них такое тяжелое заначено. А, серебряные монетки мигают. И то ладно, и то хлеб. Надо убрать подальше, чтобы эти простолюдины их курочить не кинулись.

Да тем не до патронташиков: сидят на полу, червонцы считают. Считали, считали — никак с Федуловым числом не сходится: то сто девяносто семь, то восемь, а то и девять. Начнут снова считать — опять то же самое.

— Ну вы, счетоводы! — не выдержал Утятев. — Да-ко я возьмусь.

И стал раскладывать червонцы ровными стопочками. Разложив, пересчитал, еще раз…

— Как хотите, а двух червонцев до двухсот недостача. Это как понимать прикажете?

— Ой-ей-ей, вот беда-то! — загоревал Федул. Анютка стояла в углу и пускала слюни. Утятев царапнул ее глазами и загнусил тоненько:

— Открой-ко рот, любеззная…

Уборщица ожесточенно замотала кудряшками. Тогда с пола поднялся Федул и, весь как-то распухая на глазах, стал надвигаться на возлюбленную:

— А ну! Раскрывай пасссть…

— Уй! — визгнула баба. Изо рта: плякт! плякт! — выпали два червонца, запрыгали по полу. Мужики успокоились. — Вот так-то… — добродушно дудел Федул, садясь на корточки возле денег. А Утятев даже против прежнего повеселел: ручки запотирал, зафыркал:

— Ну… Делить теперь надо. К сведенью неграмотных, если имеются: нет возможности двести ровным счетом на троих рассчитать.