Университетский город: архитектура смыслов

Кроме того, стоит помнить, что в концепции Лефевра была еще одна важная составляющая понятия «город». То, что появление городов, их особый облик и устройство тысячелетиями объяснялись божественным замыслом и наличием небесного прототипа, не помешало марксистски заряженному социологу использовать в своем объяснении идею проекции града небесного на землю, дав возможность избежать штампа «поселение такого-то типа».

В конце концов, и в легендарных городах, и в определении Лефевра речь идет о высшем смысле как о «строительном материале» особого типа; без этого высшего смысла город возникнуть не может. Такая обусловленность общественным замыслом делает сакральным акт выбора самим городом, каким ему быть, какой будет его смысловая архитектура.

Именно город принимает это решение, а не единственно муниципальная власть, для которой вузы являются хозяйствующими субъектами. И это в лучшем случае. В худшем - мы имеем дело с непроницаемостью пространств, когда муниципальная власть и университет находятся топологически в одном месте и существуют в одно время, образуя при этом два закрытых друг для друга пространства, каждое со своим видением города. Эффект такой диспозиции мы можем видеть в фантастическом романе Ч. Мьевиля «Город и город», где город Бещель не видит город Уль-Кому. Есть город университетов, и есть город чиновников, которые не понимают необходимости в умножении сущности, прописанной регламентом. И винить их в этом нельзя.

Опять же Лефевр отмечал, что регламенты для городов пишут те, кто в них не живет. Конечно, для подобного утверждения, а не предположения нужны специальные исследования муниципальных актов, соглашений с вузами, городских практик сотрудничества. Навскидку же можно говорить только о том, есть или нет на официальных сайтах администраций в структуре муниципальных органов хотя бы отделы, связанные с вузами и наукой, а также о том, отражена ли подобная информация в отчетах градоначальников и в стратегиях городского развития.

Пессимистический взгляд на вещи отнюдь не исключительно российская проблема. Исследуя брендинг университетских городов, мы столкнулись с тем, что в муниципальных стратегиях городов Евросоюза, побеждавших в номинации «Культурная столица Европы», университет не включен в перечень объектов культурного наследия и с ним не связывались практики по продвижению образа города.

Получается, что и через призму культуры университет для муниципальных властей невидим. Его не учитывают такие европейские центры культуры и туризма, как Люксембург, Авиньон, Антверпен и т. д. Его не могут встроить в программу ребрендинга индустриальные в прошлом центры, желающие найти новый путь через гуманитаризацию, например Ливерпуль, Эссен, Марсель… Поразительно, но даже городские власти малых городов, для которых подобное звание – большое событие культурной и политической значимости, шанс на раскрутку известности и строительство новых объектов культуры, способных привлечь туристов и инвесторов, особого интереса к роли университета при составлении городских программ не проявили. Среди таких городов мы видим Сибиу, Печ, Марибор, Кошице и некоторые другие.

Данный сборник статей менее всего связан с классическими изысканиями и кросс-культурными аналогиями, хотя соблазн такого подхода велик. Чего стоят только, например, параллели с событиями, описанными М. Дрюоном в его серии романов «Проклятые короли», когда узнаешь, что родной университет исследователей Д. Рекетти и Д. Поцгаи, находящийся в городе Печ, возник в годы правления Людовика I Великого из Анжуйской династии в 1367 году. Параллель такая есть – а серьезного интереса к ней нет. Значит, не так-то просто вписаться в историю. Но это еще полбеды. Ведь многие старинные университетские города все-таки вносят свой вклад в региональную казну за счет туризма, о чем и пойдет речь в данной книге.

Рис. 1. Ярким примером университетского города является Мюнстер, Германия. Здесь обучаются около 55 тыс. студентов при населении порядка 280 тыс. человек. А Вестфальский университет им. Вильгельма – самый крупный работодатель города

Основная же беда в том, что пока многим университетским городам не удается вписаться в постиндустриальную повседневность. Профессор Е. Хахалкина, чья статья размещена в этом сборнике, работая над нашим проектом по гранту Российского фонда фундаментальных исследований (2020), показала, что в 2014–2015 годах иностранные студенты обеспечили экономике Соединенного Королевства валовой доход в размере 25,8 млрд фунтов стерлингов. Чтобы было более понятно, это бюджет Российской Федерации (доковидная версия) на 2020 год.

Если двадцать лет назад по всему миру насчитывался только 1 млн иностранных студентов, то к 2025 году их, по прогнозам ЮНЕСКО, будет 8 млн. Для современной (2020) Австралии обучение иностранных студентов является третьей статьей экспортных доходов в бюджете страны. Причина банальной ситуации «мимо денег» заключается в патологической расфокусированности национальной, муниципальной и университетской оптик, настроенных еще в индустриальную эпоху, когда знание включалось в стоимость произведенного продукта.

У общества наступившей эпохи сегодня много определений. К их числу относится и «общество знаний». По убеждению профессора культурологии из Германии Н. Штера, термин «общество знаний» уместен для обозначения природы современного общества: «Знание становится определяющим не только для современной экономики и ее производственных процессов, но и для социальных отношений в целом и как основной источник его проблем и конфликтов. Это означает, что мы все больше упорядочиваем и производим реальность, в которой мы существуем на основе нашего знания».

Доля знаний, таким образом, растет не только в добавочной части продукта, но и как интеллектуальная составляющая капитала личности, креативного капитала городов, регионов и стран. Вновь становится востребованной идея «обучающего региона», политически инициированная несколько десятилетий назад. Вновь, как отмечалось со ссылкой на статистику, подобно средневековому аналогу, типичной фигурой постсовременного городского пейзажа становится «странствующий студент». К сожалению, пока не конституированный на городском уровне.

Для сравнения обращусь к Ж. Ле Гоффу, который, ссылаясь на немецкий сборник проповедей (составленный примерно в 1220 году, то есть почти тысячу лет назад), отмечал, что студенты в нем были на двенадцатом месте в общественной иерархии «'etats», «странствующие студенты» – на тринадцатом. А вот император оказался на пятнадцатом. К слову сказать, бюргеры, то есть горожане, занимали 21-ю из 28 позиций.

Рис. 2. Широко распространенное неофициальное название города Томска «Сибирские Афины» появилось после открытия в 1888 г. Томского императорского университета – первого университета в Сибири (сейчас – НИ ТГУ)

Возвращаясь к смысловой архитектуре, отмечу, что понтифик (дословно «мостостроитель», тот, кто соединяет горний мир и его проекцию на землю), занимающий первое место, был проводником божественного замысла. В том или ином виде его помощникам, включая студентов, полагалось обустраивать мир по предначертанному образцу.

Если мы поменяем социальное предначертание университета и станем воспринимать его как «кузницу кадров» или организацию по оказанию услуг, то и «проекция общества на землю» рушится. Университет и поныне выполняет миссию возвышения, переработки города в соответствии с присущими его онтологии задачами, прописанными еще до нас. Символически университет и в новой сакральности образует центр (или один из центров) города.