Упасть еще выше

– Роман! – усмехнулся депутат. – Роман предполагает завязку, кульминацию, развязку, долгое развитие сюжета. А у нас все началось и закончилось в течение одной ночи. Внезапно вспыхнувшая страсть похожа на искру любви, но это не согреет. Романа у нас не получилось. Интрижка? Пожалуй, даже это дешевое слово – слишком высокая оценка наших отношений. Меня просто использовали: Ирина получила престижную должность, о которой и мечтать не могла до знакомства со мной… Про мои подарки и прочее я распространяться не буду. Но теперь меня она не то что раздражает…

– Если можно, я бы не хотела ее обсуждать.

– Так я и не собираюсь. Твоя подруга симпатична, сексапильна и даже порой остроумна. Но когда она начинает требовать в подарок кабриолет, то… Я спрашиваю: зачем тебе машина без крыши? Так она отвечает: для того, чтобы все видели, какая красивая женщина едет в красивой машине! Она теперь во сне видит, как несется, обгоняя «Мерседесы» и «БМВ», ветер развевает ее волосы, и все смотрят ей вслед. А может, таких снов у нее вовсе нет, но каждое утро она их пересказывает. Самое печальное и неприятное, но она мне изменяет.

– Этого точно не может быть! – постаралась защитить подругу Лена. – Топтунова рассказала бы обязательно. Она всегда делится. А если я не в курсе, то, значит, и нет у нее ничего и ни с кем, кроме тебя.

– Было, есть… – усмехнулся Пышкин. – Меня это не волнует. Если бы я это знал наверняка, то ее рядом со мной не было бы уже вчера. А так не будет завтра. Она сама уйдет, если я предложу в обмен за свою свободу машину с кожаным откидным верхом. Хотя я вроде и так свободен…

– Я не хочу говорить на эту тему.

– Так ты и не говоришь. Я немножко поразмышлял вслух, прости. А что касается тебя и меня, то…

– Постой, нет тебя и меня. Есть я и мой муж Коля. А ты сам по себе – свободен ты или нет. С кабриолетом или пешком. Но наша семья состоит из трех человек, и ты в нее не вписываешься.

– Зря ты так. Я ваш друг. Твой и Николая. Я мог бы про него многое тебе рассказать, но не буду, потому что друг. И сейчас стараюсь ему помочь, даже во вред себе.

– Как во вред себе? Если человек может помочь другу, но считает, что действует себе во вред, значит, никакой дружбы межу ними нет!

Пышкин резко поднялся и шагнул к Лене так стремительно, что она отшатнулась. Но Володя резко опустил поднятые было руки, повернулся к окну. Подошел к проему и выдохнул:

– Все не так! Я тебе хотел сказать, что делаю для Коли все невозможное. Ему светит много. Я готов даже надавить на руководство следственного комитета, рискнуть карьерой…

– Погоди! – остановила его Зворыкина. – Коля ни в чем не виноват, а ты не ради дружбы, а ради справедливости хотя бы…

Народный избранник отвернулся от окна и развел руки:

– Прости, но мне надо идти.

Произнес он это так устало, как будто его только что о чем-то попросили, а он был вынужден отказать.

Депутат вышел из комнаты, и Лена не пошла его провожать. Открылась входная дверь, беззвучно закрылась, щелкнул замок. Лена вздрогнула, потому что вдруг представила, как громко щелкает ключ в замке, запирая тяжелую тюремную дверь за человеком, для которого после этого звука нет прежней жизни. Зачем приходил Пышкин? Вряд ли за тем, чтобы поговорить о будущем Николая. Скорее всего, он явился проверить, насколько далеко она может зайти, желая помочь мужу. Поэтому завел разговор о ее фиктивном разводе, намекал на то, что знает кое-что неприглядное про своего друга и вынужден скрывать. Ложь! Он лжет так легко даже не потому, что политик, а просто так, зная, что все ему сойдет с рук, главное – результат. А цель у него одна, и эта цель, судя по всему, она – Лена Зворыкина. Печально даже не это, а то, что если и были какие-то надежды на то, что Пышкин сможет помочь, с ними придется расстаться.

Снова зазвонил мобильный. Телефончик лежал на столе, но она не хотела брать его в руки, полагая, что это Володя хочет объясниться, что-то добавить к тому, что он здесь наговорил. Но слышать его не хотелось. Звонок прервался и тут же зазвучал снова. Зворыкина все же подошла и посмотрела на экранчик. Ее вызывал Кадилов.

– Наконец-то! – произнес Максим Максимович. – Я понимаю, как тяжело после политика общаться с нормальным человеком, но выслушайте меня. Дело в том, что я в машине возле вашего дома, и уже изрядное время. Видел, как ваш приятель вышел из дома, как пообщался со своим водителем. Кстати, водитель у него весьма примечательный – ему никак не меньше тридцати, а выглядит как мальчик. Худенький, неспешный в движениях, но мимика почти отсутствует, как у человека, весьма осторожного и опытного… Вы заметили?

– Я не наблюдаю за чужими водителями.

– Вообще-то я уже поднялся и стою возле вашей двери. Мне позвонить или вы не хотите сейчас общаться?

Видеть не хотелось никого, но Лена подошла к двери, открыла ее. На пороге стоял Кадилов с большим букетом алых роз. Он перешагнул через порог, и Лену накрыл аромат дорогого парфюма.

– Я ненадолго, – произнес Максим Максимович, – на самом деле все, что хотел, уже сказал по телефону. А сейчас просто занес цветы, чтобы вам не было так грустно. Цветы ведь тоже живые существа, и они умеют сопереживать, сочувствовать и забирать часть душевной боли. Так что поскорее поставьте их в вазу.

Лена прошла на кухню, взяла вазу, наполнила водой, а за спиной в коридоре звучал почти счастливый голос Кадилова.

– Странно, что у Пышкина такой водитель. У всех более-менее значимых людей накачанные ребята, бывшие спецназовцы или что-то вроде, но обязательно с кобурой под мышкой, а у этого шофер – почти мальчик!

– Может, Владимир хочет выделиться, хочет показать, что не заботится о своей безопасности, – сказала Лена, опуская розы в вазу.

– Тут что-то другое. Мне кажется, есть что-то, их связывающее. Пышкин на моих глазах проделал путь выпускника технического вуза, получившего диплом, а не профессию, случайно попавшего в офис небольшой партии и включенного в партийный список. На партию никто не ставил, но она прошла в Думу. Тогда же он устроился на заочное отделение факультета политологии и, надо сказать, блестяще воспринял полученные знания, потому что на следующих выборах он был в политсовете уже другой партии.

– Я все это знаю, – устало произнесла Лена.

– Не сомневаюсь, – кивнул Кадилов, – но он был и пока что остается каким-то ущербным. Он из провинции. Знаете, кто был его отец?

– Известная личность?

– Как раз наоборот. Он мне рассказал, что его отец был пустое место, но любил всех поучать, за что неоднократно был бит приятелями. Возвращался с синяками домой и вымещал все на жене. А та терпела, не кричала, только шепотом просила сына отвернуться и не смотреть. Вполне вероятно, что подобные воспоминания заставляют нашего приятеля двигаться вперед и вверх. И зайти он может далеко. Ему только сорок лет.

Лена вошла в комнату и поставила вазу на стол. Следом вошел Максим Максимович. Он посмотрел на чемодан и продолжил:

– У всех диктаторов был комплекс неполноценности. У всех проблемы в детстве: избиение отцом-пьяницей, как у Сталина, или отец, который за жестокостью и унижением сына скрывает свои сексуальные наклонности – так было у Гитлера. Наполеон был презираем женщинами, и Жозефина, с кривыми зубами, с несвежей кожей и с ее плохой репутацией, дала ему уверенность в себе вместе с раскованностью в постели. Их связь, а потом и женитьба подарили Франции лидера нации. А ведь император мог быть и другим – вроде Тиберия, который на острове Капри, где стоял его дворец, лично сбрасывал со скалы своих политических противников, этому злодею по всей Европе для сексуальных утех подбирали красивых детей обоих полов…